1. Журавли
2. Предостережение
3. Шофер
4. Воспоминание
5. "То ли ветер пошёл по спирали..."
6. У памятника основателям Сургута
7. "Напряженье кругом, напряженье..."
8. Заблудились
9. Имена
10. Мечта детства
11. "Большинство человеческих дел состоит из шагов единичных..."
12. Встреча
13. Не хочу умирать
14. "– Вечность – прошлое, – пишет историк. – О, нет!.."
15. Утро
16. Не унывай
17. "О смерти ты не думал никогда..."
18. "Не русский я, наверно, нет..."
19. Звезда
20. Облака Севера
21. "Моя любовь, как белый снег чиста..."
22. Нету гениев
23. Непогода
24. Штрейкбрехерская "Варшавянка"
25. В порту
26. "Пошли, бессонница, мне юности фантом..."
27. "Эта осень, как взрыв, как пожар..."
28. "Наконец-то пришла долгожданная старость..."
29. Моя Югра
30. Истина
31. О курении
32. Аскет
33. Компьютерный страх
34. Элегия
35. Если надеть очки
36. Москва весенняя
37. Автопортрет
38. Май
39. Стихосложение
40. "Der glatte Weg..."
41. "Он священный был жук - Скарабей..."
42. Созерцание
43. Поднимающий знамя
44. Болезнь сознания
45. Клятва
46. Скоро лето
47. Дачная музыка
48. Тишина
49. "Фигуру стройную вдали ..."
50. Свет
51. Позднее раскаяние
52. Моя поэтика
53. "Не люблю категорических рецензий…"
54. "Я, наверно, слишком страстный…"
55. Только не плачь
56. Современная примета
57. Смерть соседа
58. Двое в палатке и лето
59. "Пусть плачет Кудрин, рыдает Греф..."
60. В деревне
61. Смысл жизни
62. Толерантность
63. "Я первый поэт двадцать первого века..."
64. Весенняя минута
65. "Я люблю этот летний пейзаж..."
66. "Каждый час этой жизни, меняющей нас..."
67. Затишье
68. Любовь-любовь!
69. Чего желают женщины
70. Милая, измученная Русь!
71. Оратор
72. Спор о счастье
73. "Сыпьте, листья, пока не завьюжило..."
74. Плоды цивилизации
75. После представления
76. Памятник неизвестному читателю
77. "На краю земли — много или мало..."
78. Вторая ошибка
79. Пролог о Зюганове
80. Про Фета и конец света
81. Памятка рецензенту
82. К маме
83. "Я сегодня с утра попрощался..."
84. Ироничный
85. В сети
86. О мужчинах
87. В сургутском цеху
88. Память войны
89. Зимний этюд
90. Песнь о Зюганове
91. Антикризисные частушки
92. Реалист
93. Берёзка
94. Слякоть
95. Это ль не счастье?
96. Рабочему на заметку
97. Оттепель
98. Лекарство от пустословия
99. Вдвоём
100. Примета
101. Впечатление
102. Парадокс восприятия
103. О нефти, газе и сургутских поэтах
104. Твердь
105. Золото
106. Власть пьянства
107. Марш КПРФ
108. Телевизионная лапша

Басни о современности

1. Воробьиный рацион
2. Два ножа
3. Крот и Свобода
4. Лисица и Барометр
5. Лиса и Сорока
6. Паук и Лев
7. Лесные реформы
8. Братья и сепаратор
9. Змея и Друзья
10. Олигарх и Бедняк
11. Пчела и Оса
12. Ворона и Чайка
13. Медведь и мёд
14. Коза и Осёл
15. Флейтист и рыбы
16. Волк и Медведь
17. Крестьянин и Козлы
18. Лесная Олимпиада
19. Медведь и Сова
20. Комар и Снежинка

Была Змея здоровой и богатой,
С душою незавидной, но простой.
Была она весёлой и зубатой,
И ближнего любила всей душой.

Уж так она Друзей своих ласкала!
Но, к сожаленью, всех пережила.
За что судьба гадюку наказала?
За то, что ядовитою была.

Увиделись Бедняк и Олигарх.
Миллиардер позвал в свои палаты,
Кормил, поил, и посмеялся так:
— Ты умный, отчего же не богатый?

Бедняк ему ответил: "Что крутить! 
К несчастью, в наше время, в самом деле, 
За лишний ум приходится платить. 
Но, вижу, Вы на том не обеднели."

Давно я не слышал их скорбного клича.
Над парком осенним, опавшим вот-вот,
Зовут журавли, так протяжно курлыча,
К далекому югу российских широт.

Они улетают, и впору сорваться –
Так душу тревожит редеющий строй
Отчаянных братьев пернатого братства,
Дрожа над синеющей долгой горой.

Лететь... Я готов разрыдаться, как школьник.
Уходит, едва различим он вдали
Забытого детства живой треугольник
С единственных в мире небес и земли.

Прощается с нами, протяжно курлыча.
Следа не оставив, не кинув пера...
Как долго я ждал журавлиного клича
Над рощей, опавшей как будто вчера!

           О чем мой стих кричит,
           Чтоб не было хлопот,
           Пусть умный промолчит,
           А глупый - не поймет.

           Сергей Сметанин

Издаешь такие книги!
Ты пропал навеки, друже.
Хочешь славы и богатства –
Ты спиною гибче двигай.

Никогда не дам совета
Говорить вот так с народом,
Говорить вот так с попами,
И с вельможами из света!

Ты пропал навеки, друже.
У вельможи длинны руки,
Длинны языки поповы,
У народа – длинны уши.

В автомобиле, как влитой, 
Одетый строго по погоде.
Шофер "от бога" – робок, вроде,
Перед дорожной суетой.

Переплетенья магистрали,
Да светофорный окоем...
О, сколько раз одолевали 
Вы человека за рулем! 

О, сколько раз во днях труда
Ты рисковал, и ставил на кон
Судьбу свою под Зодиаком.
Но грела добрая звезда,

И снова байки про мороз
Напарник впаривал жестокий,
И вьюга, преданно, как пес,
Тебе облизывала щеки.

Здравствуйте, милые липки! 
Вам, дорогие друзья, 
Принадлежу без ошибки 
Всей моей нежностью я. 

В дни бесконечной печали, 
Жаркой полдневной порой 
Вы мою грусть отгоняли, 
Чуть прикасаясь корой. 

Стенами древнего храма,  
Где только небо – закон! –
Вы поднимали упрямо 
Облако свившихся крон. 

И, поселясь в эту груду 
Веток, что ветер заплел,
Сонно гудели повсюду
Крылья бесчисленных пчел.

То ли ветер пошёл по спирали,
То ли дрогнули солнца лучи?
Ах, опять мою рифму украли
Забубенные эти грачи.

Ах, опять мне привиделось лето –
По степи далеко – поезда
На мерцающем краешке света,
Где уже не бывать никогда,

Где таинственно песни гудели
Провода на смолистом столбе.
Никакие лесные апрели
Не вернут меня больше к тебе,

Никакие жуки-носороги,
Никакая любовь-лебеда,
Никакие концы-эпилоги,
Никакая ночная звезда...

С болотной грядки дунуло весною.
Вчера – мороз, а нынче – ветерок.
Я площадью шагаю городскою,
Пронизанной, как старый свитерок.

Стеклярусная каша под ногами,
Бесцветная на жиденькой заре.
А дождик моросит меж фонарями, 
Напоминая встречу в сентябре.

Вот роща вдохновенная раздета.
Вот памятник моим Учителям.
Березки спьяну, в ожиданье лета,
Распахнуты навстречу небесам.

Девической их тягою захвачен,
Оглядываюсь, чей-то слыша зов,
И словно жду восторга и удачи
От уличных нестройных голосов.

Я верю в жизнь, как дети верят в чудо.
Она меня пока не подвела. 
Не вся ль моя разбитая посуда
Когда-то полной чашею была?

Напряженье кругом, напряженье –
Где там Запад и где там Восток?
В тихом омуте воображенья
Не затоплен один островок.

Там играют валторны и скрипки
Прихотливо-свободных идей. 
Белозубо сияют улыбки
Тонкопалых, живых орхидей.

Там едят с позолоченных вилок,
И с какого бы черного зла
Пулю в лоб или пулю в затылок
Мне кромешная тьма принесла?

 
Что за жизнь – овраги да болота!
Вышли рано с песнею в груди,
А пришли – и видеть неохота:
Все мрачнее пропасть впереди.

Все трухлявей черные осины,
Все страшнее топкие места.
Из бездонной, гиблой сердцевины
Нет наверх ни тропки, ни моста.

В затхлой темноте завыла стая – 
Жуткий хор из волчьих голосов.   
Дома бы сидеть за чашкой чая,
Заперши ворота на засов!

Надо ль было хвастать да смеяться,
Дескать, смелым горе – не беда!
Нелегко до города добраться,
Да и есть ли где-то города?

Как по всей стране: прогресс прогрессом,
А колени все-таки дрожат.
Далеко зашли мы этим лесом.
Не пора ли пятиться назад?

Пускай мы все похожие, но разница видна:
У всех ребят хорошие, простые имена.

Меня зовут Сережею, а Ванею тебя.
Так мама называет нас, целуя и любя.

И дедушка, и бабушка, подруги и друзья
Ни с кем меня не спутают. Поймут, что это – я!

Дайте ребенку свободы: 
Медленно движутся годы,
Толст отрывной календарь!
А на дворе лишь январь!
Я пролетел бы их разом:
И посмотрел хоть бы глазом
Что за двухтысячный год?
Как человек там живет?
Все там нарядны, красивы, 
Славны, добры, справедливы. 
Нет там ни тюрем, ни драк, 
Войн уж, простите, никак.
И в магазинах, понятно,
Что захотите, бесплатно,
Всем раздает продавец:
– Надо? Бери. Молодец!
Думаю, моя посуду,
Сам инженером я буду.
Сделаю шкаф-автомат,
Чашки расставлю подряд.
Он их помоет, посушит,
В танце по кухне закружит... 
Ах, ну когда-то придет,
Этот двухтысячный год!
И, непонятное дело!
Время стремглав пролетело!
Кто это? Я иль не я?
Шумная в доме семья.
Музыка, пение, чудо!
Новая в кухне посуда,
Стало приметно светлей,
Много веселых гостей,
Елка с гирляндами та же.
Хвоя так пахнет! И, даже, 
Старый дружок-апельсин 
Светится рядом один.
Ай, да воздушные замки!
Ай, да шагнул, будто в дамки – 
Я на полвека вперед – 
Редкому так повезет.
Выйду, спою пред народом:
– С Новым, товарищи, годом
Я поздравляю всех вас!
(Где только был я сейчас!?)

Большинство человеческих дел состоит из шагов единичных. 
Мальчик, вовремя их совершай, и грядет неизбежный успех.

Только помни, фортуна, мой друг, может быть и препоной для счастья.
Ты умей, не лишась куража, хладнокровно ее объезжать. 

Улыбаться не хочет она? Невзначай от тебя отвернулась?
Ты опять через силу ее властной дланью к себе поверни.

Где-то в далеком Гаити 
На листопадных горах
Встретились два олигарха,
В плавках, мечтах и цветах.

Первый – владелец сибирский,
Босс из Поволжья второй.
Оба когда-то ругали
Коммунистический строй,

Оба когда-то таили
В сердце враждебную мглу
И на партийном собранье 
Тихо дремали в углу.

Оба же, мало-помалу,
Знойную жизнь обрели.
В уголь – мосты за собою,
В пепел – назад корабли.

– Вышли мы вон из народа, – 
Первый второму сказал
И разошлись два гиганта
Свой умножать капитал.

Я не хочу умирать в понедельник –
Рано еще меня в ад забирать.
Я в понедельник болею с похмелья
И потому не хочу умирать.

Я не хочу умирать и во вторник –
Рано пока меня в ад забирать.
Я каждый вторник – нетрезвый и вздорный,
И потому не хочу умирать.

Но не хочу умирать я и в среду –
Рано еще меня в ад забирать.
Я в эту среду – за водкой поеду,
И потому не хочу умирать.

Я и в четверг умирать не желаю –
Рано пока меня в ад забирать.
По четвергам коньячок попиваю,
И потому не хочу умирать.

В пятницу я умирать не желаю –
Рано еще меня в ад забирать.
В пятницу, брат, я вино разливаю,
И потому не хочу умирать.

Я не хочу умирать и в субботу –
Рано пока меня в ад забирать.
Очень пивка после бани охота,
И потому не хочу умирать.

Я не хочу умирать в воскресенье –
Рано еще меня в ад забирать.
Пью в воскресенье до одуренья,
И потому не хочу умирать.

– Вечность – прошлое, – пишет историк. – О, нет!
Вечность в будущем! – молвит мечтатель в ответ.
А cегодня, друзья? Разве это не вечность?
Вот последнего времени явный секрет!

В одном отдельно взятом зоопарке
Директором был избран Воробей.
Он мудро правил в должности своей
Медведям и Волкам дарил подарки,
И в Думу зоопарка собирал.
Понятно, что для «сильных» рай настал. 
О лучших временах они и не мечтали,
И Воробья как Бога прославляли.
Зато для «слабых» возвели в закон
Обычный воробьиный рацион.
Понятно, Дятлу лестна честь такая.	
Но вот Ослу на нём — увы! — не проживешь!..
И, что ж? На фоне форменного рая
Пол-зоопарка охватил падеж.
Вольеры помаленьку опустели.
Такой ли звери справедливости хотели?
Теперь не выяснить. 

Всю истину святую
Я вам подробно бы сейчас нарисовал, 
Но уточнять деталей не рискую,
Ведь, клеток Воробей не упразднял.

Однажды встретились на кухне два ножа.
Один хвалился, на подставочке лежа:
– Я самый мудрый, и с хозяином в ладу,
Меня и точит он всего лишь раз в году.
Какая ручка! Вся – изящество и цвет.
А полотно-то! Ведь, ему износу нет!
На то сказал ему кривой и старый нож:
– Пусть на любимца я нисколько не похож,
Но оттого меня и точат через час,
Что я работаю за Вас и про запас.
А вид мой ласковой хозяйке мил вполне,
Она и в старости вспомянет обо мне.

Звуками разбуженного дня
Налетело время на меня.

Просвистел, пробулькал вертолет,
Грохоча куда-то на восход,

И тотчас же – пригоршня монет! –
Воробьи забрякали в ответ.

Под окном – звенящий мой Сургут,
Майский, голосистый, ловкий плут!

И в каких краях я ни бывал –
Он один меня околдовал.

Не плачь, родная, если жизнь пугает иногда,
Не унывай, ведь, счастье – впереди.
Верь, завтра вновь нам солнце засияет,
И будут розы алые цвести.

Du sollst nicht weinen, wenn ich einmal von dir gehen muss.
Oh, denk nicht d`ran. Ich bin, ja, noch bei dir!
Auch morgen wird die Sonne wieder scheinen,
Und Rosen bluhen noch lang vor deiner Tuer.

Крот – парень, мягко говоря, подслеповатый
При демократии Свободы захотел: 
– Устал я от подземной жизни клятой,
Настал терпению предел.
Хочу наружу я, где ветер и простор!
Где Вепрь охотится и плавает Бобер. 
Нору покинул он и через два шага
Свалился в яму. Через полчаса – в другую,
Я вам описывать подробно не рискую,
Куда беднягу заводила недолга.
Чуть не попал в кино, шел пьяный на бега –
Не пропустил ни ресторан и ни пивную.
Кутил с распутною, прокуренной Лисой,
С ним Заяц был. Потом исчез косой.
Короче к ночи, весь избитый, глупый Крот
Опять под землю влез, дабы спасти живот.
Там, припеваючи, живет он с этих пор,
Забыв про город и простор.
Ему гроша теперь на ветер бросить жаль.
А где ж из басни вывод и мораль?
А вот.
Уж коль ты Крот, так и живи Кротом,
Чтоб не раскаяться потом,
И не ищи Свободы
Противу матушки-природы.

О смерти ты не думал никогда.
Растил свой сад, дышал рассветной ранью…
А что же там, за непонятной гранью,
Куда мы все уходим без следа?

Ты думаешь, оконченная жизнь –
Такое грандиозное событье?
Чего-то необычного открытье?
Подумай, человек, не ошибись!

Ты думаешь, когда ты будешь мертв,
История расставит все иначе,
И полпланеты горестно заплачет,
Вдруг ощутив, что были – третий сорт?

Послушай, от героев сей земли,
Ты многое ли взял, скажи на милость?
Какие люди были и ушли!
А в жизни ничего не изменилось.

Не русский я, наверно, нет.
Не вдохновят меня примеры
Ни рабско-византийской веры,
Ни матерщины прежних лет.
Не русский я, наверно, нет.

Не русский я, наверно, нет.
Я Маркса, Дарвина, Шекспира,
Как гениев людского мира
Ценю Распутину во вред.
Не русский я, наверно, нет.

Не русский я, наверно, нет.
Застолью буйному в угоду
Не пью я водку, словно воду
И жив-здоров без сигарет.
Не русский я, наверно, нет.

Не русский я, наверно, нет.
Жену свою, целуя ручки,
Люблю не только в день получки,
И не гляжу гулёне вслед.
Не русский я, наверно, нет.

Над сумятицей заводскою,
Над опорой – где провода,
Над укрытой во мрак тайгою
Притулилась моя звезда.

А меж призрачных колоколен
От бесстыжей луны светло:
– Зря ты скромницей этой болен,
И напрасно, и тяжело.

– Не цепляй меня пальцем, сводня,
Я распутства не потерплю.
Далеко от меня сегодня,
Та, которую я люблю.

Но дождаться её сподоблюсь,
Даже если терпеть – во вред.
Не нужна никакая доблесть,
Если счастья меж нами нет!

Не пойду за тобой, хоть тресни,
Я пока не сошел с ума.
И от звездной моей болезни 
Есть лекарство – она сама.

За облачной грядой – идет еще гряда.
За дальнею грядой – далёкая другая…
Ты в небо погляди, мечтою воздвигая
Из белоснежной тьмы дома и города.

Без счета, без числа толпится череда
Высоких, кучевых, крутых, многоэтажных…
Они сотворены для сильных и отважных,
Для тех, кто смотрит ввысь, хотя бы иногда.

                      Н.

Моя любовь как белый снег чиста. 
На ней ни пятнышка, ни сломленного чувства.  
Начать бы жизнь, как с первого листа, 
Безукоризненно, по правилам искусства! 

Пуховой шалью в зимний сад упасть, 
Обнять как яблоньку, являя сердцу ласку. 
Чтоб ты слезами счастья пролилась, 
Как дети, веря в недосказанную сказку. 

Нечаянных разлук не сосчитать, 
Но знаю, солнца и на нашу долю хватит. 
Лишь нам дано и сказку досказать, 
И жизнь прожить и чувства не утратить. 

Тот – талантлив, но алкоголик.
Тот – непьющий, да не речист. 
Тот – способнейший, но – католик,
Тот – гигантище, но – баптист.
Тот – в метро потерял дорогу,
Этот – сел не в своё такси…
Нету гениев, слава богу! 
Нету гениев на Руси.

– Ну, где же, где же золотая осень? –
Громаду неба сверлит самолет.
Который год – как сена мы накосим –
Иван играет, а Федот поет.
Мету в мешки разбитую посуду,
Как будто с горя дуги гнул не я…
Но, слава богу! – скоро – гадом буду! –
Наедут долгожданные друзья.
Нагрянут из Тюмени – убедиться, 
Что солнышка в глубинке тоже нет…
Довольно вам, дожди косые, литься.
Поберегите свой авторитет!

Тучки небесные веют над нами,
Но тяжело нам навстречу вставать.
В бой роковой с вековыми врагами
Нам неохота сегодня вступать.

Медленным шагом, робким зигзагом
Марш-марш вперед, рабочий народ.    

Наши делишки пошли на поправку,
Выдадут премию тем, кто поёт!
Нам обещали к зарплате прибавку,
Может, инфляция всё не сожрёт.

Медленным шагом, робким зигзагом
Марш-марш вперед, рабочий народ.    

Вместо мечты, мы лелеем удачу:
На иномарку бы нам накопить!
Кто-то на митинг, мы, лучше – на дачу.
Памперсов тоже пора прикупить.

Медленным шагом, робким зигзагом
Марш-марш вперед, рабочий народ.    

Знамя борьбы оттянуло нам руки,
Спьяну мозги от сомнений чисты.
Наши свободные, гордые внуки
Плюнут на кладбище в наши кресты.

Медленным шагом, робким зигзагом
Марш-марш вперед, рабочий народ.

Не вешай носа, если время обмануло,
Пожар нежданный паруса твои спалил.
Морское счастье, верь, лица не отвернуло.
И грянет праздник, и еще прибудет сил.

А то, что ветер завывает так уныло, 
И лед на пристани велит тебе – танцуй!
Кого от первой легкой качки не мутило?
Кому легко давался первый поцелуй!?

Пошли, бессонница, мне юности фантом.
Я сердцем чувствую желанное объятье.
Пускай привидится мне твой старинный дом,
Твоя фигурка в босоножках, белом платье.

Пускай привидится полдневная жара,
Тенистый папоротник, ландыш белоснежный,
На берегу под светлой ивой — детвора,
Холмы далекие и жаворонок нежный.

И земляничный уголок, и твой букет,
И на березке близкой осени дыханье.
На всем безвестного былого тихий свет,
На всем надежды непорочной обаянье.

Эта осень, как взрыв, как пожар
По широкой тайге разбегается.
Расшумелся предзимний базар —
Не купить ли кто Север пытается?

Все березки — в янтарном до пят.
Все осинки — в червонном до пояса.
Об одном лишь они говорят,
И другим не дают успокоиться.

Бирюзовая тянется нить —
Это небо на части расколото.
Нет, мой край не купить, не купить —
Мало в мире пресветлого золота.

Серебра столько вряд ли собрать,
Белой платины зимнего инея!
Но за песню легко можно взять,
За глаза лучезарные, синие.

Наконец-то пришла долгожданная старость,
Надоело спешить, головой очертя.
И до пенсии мне так немного осталось —
Мне сегодня друзья говорят, не шутя.

Надоело бежать от событий печальных,
От пустых сериалов и полных друзей,
Скоро буду мудрей, чем любимый начальник,
Скоро буду похож на военный музей.

Завалюсь на диван, запасусь валидолом,
В красный угол прилажу икону Христа
Я работал, я был заводным и веселым,
А теперь у меня будет совесть чиста.

Механический выброшу к черту будильник,
Заведу канареек и радикулит.
Наконец-то я тверд, как драчёвый напильник.
Наконец-то душа ни о чем не болит.

Моя Югра — забота и подруга.
Нет, не вчера узнали мы друг друга.
Ты — песнь моя. От самой колыбели
Я шел с тобой к своей высокой цели.

Твоя судьба — и нефть, и газ России.
Твои просторы — снежно-голубые.
И труд, и чувство счастья — вся награда!
Я помню все. Мне это было надо. 

Но впереди не вижу я покоя.
Мой край одарен щедрою рукою: 
В России — треть богатств земного шара.
Как нам не ждать внезапного удара?

Не тот твой сын, кто гордости не ведал,
Кто соль Земли врагу безвольно предал,
Кого печаль твоя не беспокоит.
Крепись, Югра. Таких и знать не стоит!

Моя Югра — забота и подруга. 
Нет, не вчера узнали мы друг друга.
Я твой герой, хранитель и глашатай.
Живи Югра! Живи и сердце радуй!

Когда-то был я молод,
Судьбу свою корил.
По делу, не по делу,
Брал пачку и курил.

Лет десять ошибался,
Я в жизни, как кретин,
И в душу мне впитался 
Проклятый никотин.

Лет десять говорил я —
Так смело говорю:
— Пусть лучше … отсохнет,
Чем я не покурю!

И был я нездоровым,
И нынче — хоть бы сдох.
Но все же я добился —
Приятель мой отсох.

По делу, не по делу,
Теперь не говорю:
— Пусть лучше … отсохнет,
Чем я не покурю!

У Евтуния Евгешенки
В молоке не хватает пенки,
На сберкнижке растут опенки,
И не любят его девчонки.
Он живет без ковра, без стенки,
В шалаше у бензоколонки,
И в Гонконге, поджав коленки,
Он сказал пожилой японке:
— У богатых не жизнь — потемки,
Как в нью-йоркской ночной подземке…
Был невесел ответ японки:
— Туня-сан, они все — подонки!

1. 
Какая грешная морока 
Перед компьютером сидеть,
И пальцем тыкать, и потеть,
И в ругань изойти жестоко.
Какая вздорная забава —
Замысловатый Интернет!
Весь этот новомодный бред,
И «чайника» дурная слава!


2.
Увы, меня объемлет страх.
Ну, кто б во времени веках
Представить мог, что станут книги
Для дум — тяжелые вериги?
Библиотека! — мифом станет 
За фолиантом фолиант,
И электронный вариант
Легко уместится в кармане?

2.
Ну, что, друзья? Наш век бумажный,
Похоже, врезался в забор.
И я, как вы, на день вчерашний
С тоской гляжу за монитор. 
Добром вспомянешь про былое,
Ужели было то вчера?
Года великого покоя —
Века гусиного пера!
Пусть, мирно спят деревья в роще —
Их много удалось спасти.
Но до читателя дойти
Писателю, что? стало проще?
Но вы, друзья, напрасно скисли,
Даю совет: «Развейте грусть! 
Пишите так, чтоб ваши мысли
Запоминались наизусть».

Стою на верху заводской эстакады.
Вдали предо мною Солохинский мост.
И столько тайги, что другого не надо!
И столько же в небе красуется звезд!

Смотрю с высоты, и душа замирает.
И мыслю о том, как живу и умру.
О том, как вселенная тихо вздыхает.
О том, как снежинки летят на ветру.

Лиса Барометр по случаю купила.
Он неисправен был, но это не беда.
Погоду лисонька хорошую любила,
А этот — «ясно» предвещал и навсегда.
И корпус лаковый, и стрелка золотая,
И гармонировал с изяществом норы...
Покупка добрая, хотя недорогая, 
И так уж душу ей согрела до поры!
Жила лиса — своим приметам доверяла:
Болят суставы, это значит, — скоро дождь.
Цветет черемуха — глядишь, похолодало.
Заныли косточки — чего иного ждешь.
Но тут… расслабилась подруга дорогая,
Из норки вылезла, не глядя на мороз.
Простыла, бедная, лежит, скуля, хворая,
И нос, и глазоньки болят от горьких слез.

Вот так в России телевиденье, и пресса
Настолько связаны рекламным интересом,
Что стрелка рейтинга любого подалась
Туда, где золото, могущество и власть.
Хотя и детям уже ясно, между прочим,
Что сей «Барометр» давным-давно испорчен.
И дальновидно поступают, господа,
Те, кто заглядывает в «Правду» иногда.

Моя вселенная — всегда в спокойствие отменном,
Ее законов отменить дано, увы, не нам.
Межгалактическая пыль не склонна к переменам,
И относительно скромна по нашим временам.
Моя вселенная — проста, мила и бесконечна,
Не разбегается отнюдь — ей некуда бежать.
Куда ей, собственно, спешить? — Была и будет вечно.
Ей ни к чему ни есть, ни пить, ни в баню, ни рожать.
Вот на планете — посложней. Капитализма хаос
Не успокоится никак, растет как на дрожжах.
Хотя управу на него сыскали Маркс и Мао,
И скоро, в свете их идей, ему наступит крах.
И у меня дела кипят, как чайник на конфорке, 
Работа, общество, семья. То проза, то стихи.
И в Интернете я порой сигаю мышкой в норке,
Пока не начал отвечать за мелкие грехи…  
А бог — ответственный за все, скупой молитвы пленный —
Не надо думать и гадать: каков и где он сам. 
— В стране фантазии живет, великий и блаженный.
Подобный нам.

И это наша Русь? И это все Москва?
Ей Богу, нет на свете постоянства!
Передо мной торчит, открытое едва,
Занюханное временем пространство.

Рекламное рваньё. Колесные стада.
Да это ли великая столица?!!
Как стая голубей летят мои года,
Им-бесприютным негде приземлиться.

Над нами небеса — то копотью смердят,
То сыплются карнизом дряхлым зданья.
Убогие ветра на паперти стоят,
У нищих отбирая подаянье.

Мой верный читатель, мой тихий скандал,
Мой ласковый благожелатель.
Как ты, я чудовищно много читал,
Как ты не устал и не спятил.
Как ты, я по-прежнему светел душой,
Бывая загадочно мрачен.
Как ты я питаюсь вареной лапшой,
Китайской мечтой озадачен.
Как ты я на глупости новые скуп,
Но старых довольно с излишком.
И там, где лежит мой лирический труп,
Другие разводят умишком.
Но как бы ты ни был на прошлое зол
На все чудеса поколений —
Мне в сердце не вгонишь осиновый кол,
Хотя б потому, что я гений.

Май — великан с лицом, как после бани,
В рубахе цвета утренней зари.
Перед тобой — глоток вина в стакане
И розовой редиски штуки три.

Ты помнишь все: и холода, и вьюгу,
Как был мороз в твои просторы вхож.
Как пристально глядишь ты на подругу — 
И в небесах потом посуду бьешь! 

Говорят
поэт
это тот
кто слагает
стихи

Это не так

Поэт
это тот
кто
наполовину
сложен
из стихов

если ему везет

если не повезет
стихи
разрывают его на части

Эрих Фрид

Der glatte Weg
Nimmt traeume weg!

Он священный был жук — Скарабей,
И, судьбу исполняя сполна,
Он сказал себе: «Друг, не робей!»
И построил свой мир из пшена.
Из пшена были крыша и пол,
И жилища любая стена,
Из пшена были пища и стол,
И посуда была из пшена.
Но любимой жучихе его
Это было милей все равно,
Потому что жучиха его
Больше жизни любила пшено.
Изойти на пшено, но урвать.
Наготовить пшена на века.
И пшеном за пшено воздавать.
Стало принято в мире жука.
И потомкам — жукам всей страны
Утонуть во пшене — не во зле.
Хоботами большие слоны
Раструбили о том по Земле.

Глядеть, не наглядеться на картину во дворе 
(Весенние вокруг метаморфозы):
На дождь, дорогу, лужицы,  полоски на коре
Еще не пробудившейся березы,

Металлочерепичный яркокрашеный киоск,
Богатство приносящий людям, вроде…
На всем какой-то трепетный, неповторимый лоск — 
Однако, есть гармония в природе!

Мы вымираем:
деньги и власть
не оставляют выбора.

На выборах 
мы голосуем за тех, 
кто оставляет 
все по старому.

Сколько же можно
наступать
на одни и те же грабли?!

Мне трудно. За перо я взяться не решусь.
Коварные враги завоевали Русь.
А жили мы без бед в раздолие полей,
И в кликах журавлей, и в рейдах кораблей…
Кто показал врагу дорогу в светлый храм?
Идет чужой сапог по тлеющим сердцам,
Но все ж, простая мысль живет в моем мозгу:
«Я — русский человек. Я все превозмогу!»

Защитники страны ушли по одному 
Туда, откуда нет возврата в нашу тьму.
Была беда-тоска и впредь судьба горька
Нам определена на завтра, на века.
Не зря провозгласил чиновный господин:
— Останется из вас из дюжины один!
Но, врешь, все та же мысль жива в моем мозгу:
«Я — русский человек. Я все превозмогу!»

Товарищи мои! Прикройте в нужный час.
Пусть пламенный порыв души охватит нас.
Я в ярости атак не буду одинок,
И не возьмут меня ни пуля, ни клинок.
Пусть камнем станет хлеб, который я жую,
На растерзанье плоть отдам в святом бою,
Но Родины своей не выдам я врагу.
Я — русский человек. Я все превозмогу. 

Отчего смеются дети 
Раннею весной?
Оттого, что солнце светит 
Ярко надо мной.
Оттого, что солнце светит, 
И понятно всем на свете —
Скоро встретим лето мы с тобой.

Отчего снежинка тает - 
Тает на лету?
Где-то облако взлетает 
Прямо в высоту?
В небо облако взлетает, 
И ребята понимают —
Солнце исполняет их мечту. 

Мальчик играет на скрипке,
Звук неуверен пока:
Будто в жестяный подойник
Струйка бежит молока.

Рядом сестра со скакалкой -
За день устала скакать,
Завороженно внимает,
Как он решится сыграть?

Робко мелодия льется,
Но все созвучней лады.
Скрипка взвилась и запела,
И приумолкли сады.

Встали прохожие двое:
Старый учитель и врач.
Слушают. Чудно играет
Юный, безвестный скрипач.

Музыка льется и льется,
Звуки летят в облака.
— Что это? Верди? Чайковский? 
— Прошлые где-то века…

Музыка льется и льется,
Но все тревожнее звук.
И пораженная скрипка
Вдруг выпадает из рук.

Это над дачей соседской
Взмыл наматрасника флаг.
Воют гитары «Раммштайна» —
Грянул железный кабак. 

Над аллеей гефсиманской
Протянулся сон гигантский:
То ли марево какое,
То ли туча в небесах.

Спят трапеции, квадраты,
Спят усталые солдаты.
Дремлет тень легионера,
И собаки на часах.

Терпеливо ждет покуда
Непроплаченный Иуда.
Продолжает верить в чудо
Вся апостольская рать:

Петр ли, Павел — все едино,
Лишь Мария верит в сына,
Ведь, рожать себе подобных
Больно, как и умирать.

Завтра будет Время Зверя —
Будет Тайная Вечеря,
А пока не дрогнут листья
На осиновых ветвях.

На аллеях — тихо-тихо,
Дремлет будущее Лихо,
Дремлет лагерь пионерский, 
Дремлют мальчики в трусах. 

Фигуру стройную вдали
Перед собой увидел я —
Резвей оленя на скаку
Затрепетала грудь моя.

Рубашкой зяблика поймал —
Душа взыграла молодца.
Запел я песню о любви, 
О чуде твоего лица.

Ты весела, или грустна —
Я покорен тобой всерьез:
Отдам и Лондон, и Париж
За прядку светлую волос.

В.П.: 

Друзья мои, я вас собрал,
В секретный, х**новитый зал.

Поскольку, на повестке дня
Ума утечка у меня.

То есть, не то, что у меня,
Но, так иль так — одна х**ня.

С тех самых пор, простите, как… 
В стране, куда ни кинь — бардак,

Там — катастрофы, там — террор,
Там — вор кричит: «Держите, вор!»

Никто не чует, где п**дел.
…Сказать хотел — где есть предел…

Ведь, эдак, парясь без мозгов,
Мы попадем во власть врагов.

Ну, уважаемый совет,
Есть предложенья или нет?


А.Ч.:

Да, я хотел бы предложить
Свет на полгода отключить.

Глядишь, в уютной темноте,
Вдруг появились дети те —

Помозговитей, поумней,
Чем ждали раньше от детей.


Дух Б.Е.: 

Тут духу… я хочу спросить,
Тут духу можно говорить?

Во всяком деле нам нужон
Во-первых, добрый закусон… 


В.П.:

Ну, дух, опять ты о своем!
Не беспокойся, зажуем.


Е.Г.:

А мы собрали всех б**дей
Из тех, что были поумней,

Послали в вузы разных стран
Европы, да за океан.

Теперь мы от своих б**дей
По Интернету ждем идей,


В.Ж.:

Послали! Надо ж! Вашу мать,
Туда же надо бы послать!

Тут, что ни встреча — речь нужна
А где слова? — Одна слюна!

Зюганов — вот мой идеал.
Но я цитировать устал.

А без цитат сижу, притих,
Как псих — кино «Тупей тупых»…

Так ждать нам дальше или нет?
И чем платить за Интернет?


А.Ч.:

Вы, тут, хотите или нет — 
Я, лично, вырубаю свет.

Свет гаснет.
Занавес.

Да, я уже древнее динозавра,
И до звезды так мало впереди,
Но стоило ль откладывать на завтра
То, что так сладко бредило в груди?

То, что томило, грезилось, мерцало,
Царапало до боли и стыда,
Как летний сад, еще не отдышало,
И никому не сделало вреда.

Пора мне сделать важное признанье,
Пока хватает мудрости и сил,
Ведь жизни, обреченной на закланье,
Я никогда так раньше не любил. 

И мамы взгляд, и в солнечных накрапах
Две колеи к родному очагу,
И губ моей любимой млечный запах —
Я их без слез представить не могу.

И сердце — будто обручем сковало,
И на душе такой черешнепад:
Я всех любил, но всех любил так мало,
Что, кажется, ужасно виноват.

И вот я пред судьбой исполнен страха.
И никогда не буду больше прав.
Кому нужна последняя рубаха? 
Берите — у меня их целый шкаф.

Никакого тут гения нет -
Есть работа, работа, работа
До седьмого, кровавого пота,
До железных истертых штиблет.

Никаких тут божественных сил -
Та же сила - размаха, да вдоха,
Да горящая в сердце эпоха,
О которой никто не просил.

Летим, летим же в поэтическую даль,
Туда, где сам себе я Бог и Розенталь!


Не люблю категорических рецензий,
Вздорных отзывов и критики слепой,
Выразительных соавторских претензий,
Продиктованных потенцией скупой.

Презираю справедливые нападки,
Если нету чувства меры ни на грош -
Псевдоним порой скрывает чьи-то пятки. 
Там же - авторскую душу, коль найдешь! 

Но, чураясь косметических поправок,
Я, с годами, тоже понял, извини,
Мир - прекраснее без наших бородавок,
Даже если нам так дороги они.

Я, наверно, слишком страстный -
Не остудит полынья,
И в любви к тебе напрасной
Признаюсь отныне я.

Безнадежны дни и ночи,
Я в отчаянье кричу.
Оттого, что ты не хочешь
Быть со мной - как я хочу.

До других мне нету дела -
В их сердечке - пустота. 
Я ж такой как ты хотела,
Отчего же ты не та?

Катится волна по реке,
Милeнький плывет в обласке.
Только не плачь. 
Только не плачь. 
Только не плачь.

Милый муж идет на войну,
Видишь, оставляет одну.
Только не плачь. 
Только не плачь. 
Только не плачь.

Женское сердечко болит -
А вдруг будет милый убит?
Только не плачь.
Только не плачь.
Только не плачь.

Говори с тайгой и водой,
Говори с тоской и бедой,
Только не плачь.
Только не плачь.
Только не плачь.

Катится волна по реке,
Обласок уже вдалеке.
Только не плачь.
Только не плачь.
Только не плачь.

Есть примета. Поведал спроста
Мне один наблюдательный грешник:
Если встретил случайно мента -
Знай, что где-то вблизи - ФСБшник.

Под старость, кажется, устал: 
Все реже пил и плакал.
Сидел подолгу на скамье,
Ругая времена.
Качал угрюмой головой, 
Как битая собака,
Но все ж была в его плечах 
Былая мощь видна.

Когда же к небу возводил, 
Грозясь, он череп страшный,
То всем казалось - перед ним 
Открыты рай и ад.
Он жизнь вокруг переводил 
На русский рукопашный
И пал, губами шевеля, 
Неслышной клятве в лад.

Знаешь, отдадим ключи соседям,
И, пока решимости полны,
Мы с тобой куда-нибудь уедем
Под плесканье тихое волны.

На асфальте мягком, как резина,
Никуда не скрыться от жары -
Мы с тобой - две дольки апельсина
Под одним кусочком кожуры.

Пусть изображают наши пятки
Как хотят художник и поэт -
В нашей туристической палатке
Больше, к сожаленью, места нет.

Здесь цветёт лазурная долина, 
Дремлет пик сияющей горы.
Мы с тобой — две дольки апельсина
Под одним кусочком кожуры.

Пусть плачет Кудрин, рыдает Греф.
Отдай свой голос КПРФ!

Загрустила родная деревня.
Запустенье, безлюдье кругом.
Холодов ожидают деревья
И поник мой родительский дом.

Где хозяин? Уснул или вышел
За ограду, где поле да снег?
Растащили завалинку мыши
Перед тем, как покинуть навек.

И забор поправлять уже поздно,
И в печной облетевшей трубе
Свили галки давно уже гнёзда,
Подчинясь незавидной судьбе.

И в душе моей звуки такие,
Что зову беглой тени вослед
— Боже правый! Откликнись, Россия!?
Но молчанье. Молчанье в ответ.

Только ветер на крыше сарая,
Теребит как мальчишка доску
Или стонет, как баба худая,
Под окном, опершись на клюку.

Смысл жизни — в жизни — в ней самой! 
Как смысл реки — в реке.
Греби, плыви, причалы строй — 
Река останется рекой. 
Так будь и ты самим собой: 
Останься городом, мечтой — 
Хоть следом на песке…

Всю жизнь меня били за дело.
Соперники, боссы, враги.
Удары держал я умело
И сердце берёг, и виски.

Бывал я бедой озабочен,
С охотою сдачи давал,
И, помню, везло, да не очень —
Кто драться со мной рисковал.

Сводили нас тропочки узки
За то, что иначе одет.
За то, что высокий и русский,
За то, что хороший поэт.

За то, что не сильно старею,
За то, что могу защитить,
За то, что люблю и умею,
За то, что умею любить.

Гуляй! — на душе наболело,
И ветер залез под пальто.
Всю жизнь меня били за дело —
Пора отвечать ни за что.

Я первый поэт двадцать первого века 
На сотню планет и на тысячу стран —
На двадцать четыре квадратных парсека
Все прочие — грамотный самообман.

Я знаю их силу и слабостей много,
Хотя и не с каждым «за ручку» знаком.
Они уповают на славу, на бога, 
На доброго дядю, на кровь с молоком.

На трубные звуки, на сладкие стоны,
На чистую правду, на грязный поклёп,
На самые лучшие в мире законы, 
На то, что когда-то любили взахлёб.

А я не могу: в этом царстве обмана
Старайся, выдумывай, ври — не соврёшь!
Я — мальчик, зовущий на бой великана,
Я — Павлик Морозов, я — вечный Гаврош. 

Что за нрав у северянок –
Этих вьюжиц и ветриц!
Удивляют спозаранок,
Машут крыльями ресниц.

Снег – на шубке, снег – на шапке,
Снег – на чьих-то волосах.
На девчонке и на бабке,
У торговца на усах. 

На щеке снежинка тает,
За машиною пылит.
Жизнь ничуть не утихает –
Воздымает и бурлит.

В этой сутеми и смуте,
И в раздрае скоростей
Не хочу терять я сути
Самой солнечной своей. 

Я люблю этот летний пейзаж
На сухом берегу Ашкадара:
Над водою дрожащий мираж –
Испаренье полдневного жара.

Тополей колоннада стеной,
Между ними - сплошные сюжеты. 
Вон, гляди, в рубашонке одной, 
Мальчик хочет надеть сандалеты.

У реки на припеке тепло,
Там лодчонка желтеет боками.
На осине скворец. Там дупло,
Вот корова, как бочка с рогами.

Там – заросший осокою мыс,
Там – две елочки, мостик, береза.
Как прекрасна ты, сельская жизнь!
Как прекрасна июньская проза! 

Каждый час этой жизни, меняющей нас
Проводи, с уваженьем к нему отнесясь.
Даже если заполнена жизнь пустяками,
Согласись, это все-таки вечности часть! 

Все бесправные, все мы калеки,
Даже если здоров и богат.
Душу-клумбу копни в человеке ―
Не захочешь выращивать сад.

К милой розе приблизился краем ―
Аромата отведать верней ―
Вдруг таким византийским сараем
Пыхнет дым от родимых корней!

Ветерка, ветерка не хватает!
Ветерка, моя милая Русь!
Золоченая клетка пугает ―
Я в затишье совсем задохнусь.

Эх, скорее бы гром разозлился 
Да почаще бы дождичка впредь.
Ну, а черт, что пичужкой залился, 
Завтра в тряпочку будет сопеть.

 

Любовь-любовь! Кому она грозит,
Тот под хлыстом судьбы не прячет плеч.
Она в любое время состоит
Из интереса, верности и встреч.
Но если нет хотя бы одного
Из этого, то нету и всего.

Я б много дал, стишки свои черкая,
За твой веселый и призывный взгляд.
Вокруг такая осень золотая -
Листки летят и журавли летят!
Я б много дал, стишки свои черкая,
Но женщины так многого хотят...

Они наверно шутят, так желая,
Они хотят - Господь меня спаси! -
На океанский остров - на трамвае,
И до Парнаса - в облачном такси.
Они наверно шутят, так желая,
О, женщины! Ты только их спроси.

Задумаешься в грусти и печали: 
- От милых ножек, век не отходя,
За семерых зарплату получали,
И грудью бы кормили мы дитя?..
Задумаешься в грусти и печали:
Легко ли жить, так многого хотя?

Я полюбил бы всех на свете женщин.
К тебе, как принц, я прилетел бы в сад! 
И как банкир явился бы, не меньше!
Мечты, мечты! Который день подряд.
Я полюбил бы всех на свете женщин.
Но... женщины так многого хотят!.. 

Милая, измученная Русь!
Сколько ни любил тебя, всё – мало.
В небесах озер таится грусть -
Жизнь тебя изрядно потрепала.

Сколько ни печалься, ни жалей,
Не избыть усталости и муки -
На худых плечах твоих полей
Тяжесть лет забвенья и разлуки.

Где твой беззаботный детский смех?
Труд горой и праздники стеною?
Нет такой цены былых утех, 
Что могла бы стать сему виною.

И в груди, родная, не о том
Вдруг разбудит трепетное что-то
Над лилово-розовым леском
Добродушный рокот самолета.

Милая, измученная Русь!
Как же ты зависимою стала!?
В небесах озер таится грусть -
Сколько ни любуюсь я - все мало.

Андрей Семенович Тарханов
Учитель вдохновенный мой
Не из чиновных великанов
С фигурой, громом и грозой.

Он словно кедр. Он благороден.
Пусть не гигант - кедровый ствол, 
Его талант от пут свободен,
И в сердце, в душу мне вошел.

Вот он с улыбкою нестрогой
Журит кого-то между строк,
Но наливается тревогой
Чуть сипловатый голосок,

Как будто признак непогоды.
Вот предо мною, широка
Свои задумчивые воды
Несет сибирская река.

Мощнее, крепче в нем отвага
А вот грохочет и клеймит:
То вихрь судьбы! То жизни брага!
То глас народа и Харит!

Уж он-то совесть не отключит,
Шептать цитаты не пошлет.
Он милосердию не учит -
Он к милосердию зовет

– Кто ж не знает, что такое счастье? -
Говорил с ухмылкой пьяный дед.
– Счастье – жеребец каурой масти.
Сабли звон, да трубный зов побед! 

– Счастье не в бою, по крайней мере,
Это я давно определил.
Наше счастье в православной вере!
Сладко пел диакон Михаил.

– Счастья нет. Есть две центральных точки.
Удовольствий и... наоборот.
Как хирург потомственной заточки,
Знаю: бинт, наркоз, и все пройдет

– Видно, счастье – факт неизъяснимый.
Пусть об этом спорит целый свет -
Погляди в глаза моей любимой,
И поймешь, я счастлив или нет. 

Сыпьте, листья, пока не завьюжило,
Занося мой последний стожок,
На старинное ветхое кружево
Разбежавшихся в поле дорог.
Тешьте душу, веселые грешники,
Присягая оврагу на дне.
Я не вам ли в бесстыжем орешнике
По кленовой гадал пятерне? 
Сыпьте, листья, летите и падайте,
На заборы, на риск и на страх,
Грейте сердце и душу мне радуйте,
Освежайте мыслишки в мозгах! 

Культура-тура — три-четыре-пять!
Борьба со смыслом снова входит в моду:
Не надо ни молиться, ни страдать —
Достаточно купить святую воду.

Не надо прокурорить и судить —
В глазах Фемиды все законы кривы.
Не надо ненавидеть и любить —
Достаточно купить презервативы.

Не надо собираться и орать,
Искать в кармане спрятанную фигу.
Не надо ни читать, ни понимать —
Достаточно скачать любую книгу. 

Сорока — грамотный нотариус в лесу,
И секретарь ее — Воробышек пугливый,
Клиентов ждали. И дождалися лису.
Роскошна шубка. Взгляд лукавый и спесивый:
— Я привела к вам покупателя Осла. 
Нам договор оформить было б кстати:
Ему задешево гараж я продала.
Вот паспорта, вот место для печати.
Тут Воробей
Пропел начальнице своей:
— Э-гей, не оказаться б нам на нарах! 
Продажу гаража мы оформляли ей —
Он у неё не в двух же экземплярах!
Я помню хорошо, что покупал Козел
Тот именно гараж. 
— Не бойся! Не входи ты в раж, — 
Ему ответила достойная Сорока.
— Нам не дадут за это срока.
Когда б и знали наш с тобою разговор
Судья, защитники и тот же прокурор —
Все, братец, есть хотят, и наше дело чтут. 
Осёл с Козлом пускай посудятся немного. 
В суде за это с каждого возьмут
По воле справедливости и Бога!

Мораль сей басни трудно ль уловить?
Когда Ивана и Петра хотят стравить,
Удобна многим дела постановка.
Жаль, напрямую мне указывать неловко. 

Сколько впечатлений! Сколько звезд!
Сколько отражений перед нами!
Снова через жизнь, как через мост,
Я пройду неслышными шагами…

Кину взгляд в изведанную тьму,
Где ворчат ленивые колёса 
И занятно даже самому —
Почему для правды нет вопроса?

Жизнь так откровенно хороша,
Ты так хороша неизъяснимо.
Отчего же сердце так ранимо?
Так болит бессмертная душа?

Я сотворил нынче памятник вечный
Выше любых небоскребов Земли,
Выше порхающей птицы беспечной,
Выше, чем облако в звездной пыли.

Да, он вознесся, не буду лукавить, 
Спутника выше и выше мечты
Выше, чем ты себе можешь представить,
Только не бойся, мой друг, высоты!

Он посвящается (кстати ль, не кстати ль,
Я огласил это в полную мочь) —
Есть у меня неизвестный читатель,
Тот, кто листает меня день и ночь.

Тот, чьи надежды еще не закисли,
Тот, о котором, признаться могу,
С Музой делю сокровенные мысли,
Чувства которого я берегу.

Верю в тебя, неизвестный читатель,
Больше чем в Бога и черта, и грех.
Лучший мой друг и надежный приятель,
Главный мой козырь и главный успех.

Что до врагов моих злых и активных! —
Канет в забвение сей легион.
Будешь ты душу купать в моих рифмах,
Сердцем рожденных и сладких, как сон.

Я для того этот памятник вывел
Самым надежным из знаков и вех.
Да не заблудятся тропы кривые, 
Мимо беды выводя к тебе всех.

Будь же таким, как задумал создатель,
Сильному — ангел, и доброму — рай!
Слава тебе, неизвестный читатель,
Вот тебе памятник. На! Забирай. 

На краю земли — много или мало —
Жил я тридцать лет. Видно, долгий срок.
Родина моя! Как же ты упала!
Как же я тебя не уберёг!

Вместо соловья слышу вой шакала,
Вместо добрых лиц вижу злой оскал. 
Родина моя! Как же ты упала!
Как же я тебя не поддержал!

Столько горя ты разом испытала,
И такая боль ожидает впредь!
Родина моя! Как же ты упала!
Как же мне в глаза твои смотреть!

Ошибаются даже мудрец и герой,
Но глупей не бывает ошибки второй:
Делать вид, что ты прав, расточая улыбки, 
Не исправив, как следует, первой ошибки!

Заснула степь и сонно млеет,
А в бирюзовых небесах,
Как дымка, облачко белеет
И тонет в звонких голосах.

Геннадий Кобылкин

Плывут по небу легкой стаей
К незримой цели облака,
А даль полей, а глубь степная,
А грудь России — широка.  

Дернину, влагой налитую
Ласкает ветер. Стаял снег. 
Сюда на Родину святую
Простой приехал человек.

Он здесь один. Он без охраны.
Хоть полон кремль его врагов.
Земля затягивает раны —
Следы оврагов и подков.

Следы нечаянных увечий
От грузных гусениц, колес,
Как говорится, время лечит
Неотвратимо и всерьёз.

Куда страшней беда России, 
Что не дает ни есть, ни спать.
Бонапартисты «деловые» —
Невыносима злая рать!

Который год её терзают
Который год громят и мнут,
Мечты любви уничтожают,
Вздохнуть ей вольно не дают. 

А чертовщина развращает,
Наркотизирует народ,
Его прельщает и стращает
Из года в год. Из года в год.

Да, здесь герои в славе были,
Не знали за собой вины,
Пусть тяжело, но мирно жили
После победной той войны, 

И сам он Родиной гордился:
Он на Орловщине своей
В капусте мымринской явился 
На огород учителей.

И с мамой Марфою Петровной
Андрей Михайлович-отец —
Обычно жил. Типично, ровно.
Был младшим сыном наш юнец.

В боях отец артиллеристом
Не зря «За Сталина!» кричал,
И в Севастополе фашистам 
Едва лишь ногу не отдал.

А мама счастья не скрывала,
Что мужа с фронта дождалась,
(Как многим горе подгадало!
Как многим скорби выпал час!

Храни скупую похоронку,
Сиротским гладь её перстом,
Но на родимую сторонку
Всех слез не выплакать о том…)

Трудиться было не в новинку
Всем от зари и до зари,
Держали пчел, свою скотинку —
Деревня, что ни говори!

Иное было ли возможно
В стране трудящихся людей?
Геннадий верный был помощник
Отцу и матери своей.

В Москве, друзья, родиться круче, 
Но, как судьбою ни играй, 
Лесков, Тургенев, Бунин, Тютчев, 
Не тем прославили сей край.

Не зря тупыми сапогами
Немецкий рвался к нам солдат,
Не зря сожженными домами
Тавро он ставил наугад.

Века точили на Россию 
Свой зуб заморские князья
Но люди наши рядовые
Весомо молвили: «Нельзя!» 

Не здесь ли длинные ресницы
Нам распахнула красота
Снопами золотой пшеницы,
Где гладь озерная чиста?

Ветвями ивы сиротливой
Над сонным зеркалом реки,
Глазами девушки счастливой,
Не знавшей горя и тоски.

Вот так, озёрно в небо глядя,
Светло, сквозь ивы и хлеба,
Жила Амеличева Надя 
Его — Зюганова судьба.

Они в Орле, в пединституте
В шестидесятые года
Учились оба и, по сути, 
Друг другу верили всегда.

Но раньше в моде не бывало
Без регистрации житья, 
И только в ЗАГСе возникала
Тогда гражданская семья.

Уж был Зюганов коммунистом
И в ГДР тогда служил, 
Когда Леонов в небе чистом 
В открытый космос выходил. 

На доблесть разве кто в обиде?
И вскоре, каждому знаком,
Как молодой, надежный лидер
Геннадий избран был в профком.

Казалось, с Надею неплохо
Им жить без звона звонарей,
И не давала спать эпоха,
И появился сын Андрей,

Потом ступенька за ступенькой 
К высокой власти он пришел,
Но как бывало, деревенька
Ночами снилась, лес и дол,

Сугроб осевший, дворик хилый,
Грачи на тополе опять.
«За этот вид родной и милый,
Готов хоть сердце я отдать.

За пашню с комьями по краю,
За это поле, за холмы,
За то, что Родиною мы,
И вы, и сам я называю». 

Так думал он. И в этой думе
Покоя не было ничуть.
Хотя в весеннем, птичьем шуме,
Душой хотелось отдохнуть.

В бою жестоком, подлом, скрытом
Былой линкор КПСС
Не устоял полуразбитым.
Тянул ко дну громадный вес.

И надо, чтобы на мгновенье
Прервался ряд жестоких бед,
И прекратилось затопленье,
И снова флагман встал на рейд.

Его огромная заслуга,
Что сей корабль не затонул.
Команда снова друг за друга,
И грянуть бой не преминул.

Кто скажет — он сейчас не длится!?
Исход, похоже, недалёк,
Но недолистана страница,
И я, к несчастью, не пророк.

Хотя, куда б ни повернула
Моей истории стезя —
Каким бы ветром ни подуло,
А бой есть бой — соврать нельзя. 

Спросили Фета: «Что с концом-то света?
И не на наше ль время он решён?»
И был ответ великого поэта
Пророческого дара не лишён:

— Да было много грешников доныне,
Но кто из них Вселенную потряс?
Не есть ли в том великая гордыня —
Считать, что Страшный суд заждался нас?

Если ты решил рецензию отгрохать,
То, подумай и, во-первых, не спеши:
Про плохое, напиши, что это плохо,
Но вначале про хорошее пиши.

Если ж ты совсем хорошего не видишь,
Про плохое лучше тоже не писать.
Ничего ты не исправишь, лишь обидишь —
Лишний повод языками почесать.

Если вдруг несовершенство заприметил,
Вышли лучше персональное письмо,
И увидишь как (есть чудеса на свете!)
Потихоньку всё исправится само.

Тем, кто старше, не давай своих советов.
Соблюдай литературный политес:
Не бывает неталантливых поэтов.
Не бывает некрасивых поэтесс.

Паук — великий труженик сети,
Слегка уставший от рутины, 
Наплёл из золота блестящей паутины,
И Льва надумал ею оплести.
Паук работал дельно, споро.
Лев на работу посмотрел
И чуть, ей-Богу, не сомлел
От лицезрения блестящего узора.
Но вдруг хвостом нечаянно махнул,
И лишь лохмотья там, где сеть глаза слепила!

Вот так тебе, коль чувство меры изменило —
Плоды трудов своих ты потерять рискнул,
Капитализм. А мир, он — Лев! И в этом сила!

У сепаратора — два Брата.
Один весь высох от обрата,
Другой от сливок лопнуть рад.
Что делать, скажете, ребята?
Пересадить их вдругоряд,
Или послать их, брат на брата? 
По мне, так, к черту аппарат! 

Милое детство — ау! — отзовись!
Мчится всё дальше планета.
Всё напряженнее кажется жизнь,
Нет из былого ответа.

Нет из беспечности радиограмм,
Писем из вольницы вольной.
— Маму не видели? Где же ты, мам?
Мама! Ты слышишь? Мне больно!

Мама погладит, обнимет и всё. 
Дунет и — жизнь посветлела.
— Мама, подуй мне на сердце моё,
Чтоб оно так не болело!

Мама, развей мои тяжкие сны,
Это же сон, то, что с нами!
Стали виновными мы без вины,
Чуждого строя рабами.

Мама, над нами проклятья сбылись.
Скоро ль закончится это?
Всё напряженней суровая жизнь,
Нет никакого ответа. 

Я сегодня с утра попрощался.
Взял веревку и выбрал сучок.
Но того, кто мне должен остался
К сожаленью, простить я не мог.

И висит мое бренное тело,
И меж адом и  раем — душа
Кулаки свои сжала, вспотела,
Порицаньем и гневом дыша.

— Я пропала, чертям на забаву,
Я погибла, а вам — ничего!
По какому бесстыжему праву
Вы меня довели до того?

Девять тысяч был должен Заёмов,
Неотдачин — пять тысяч рублей,
Обещал мне свинью Чернозёмов,
Пусть теперь обнимается с ней!

А сосед Заседателев Мишка
Взял на курево сорок рублёв.
И ни совести нет, ни умишка,
Где-то курит сейчас — будь здоров!

А на почте Припёкина Даша
Заняла у меня пятьдесят,
И зачем, в голове моей каша?
Ни "копья" не воротишь назад!

Не поможешь ни хладному телу,
Ни горячей, но слабой душе.
Так судьба человеком вертела,
Что сама извертелась уже. 

Никого, кто мне должен остался
Равнодушно простить я не мог.
Помолился с утра, попрощался,
Взял веревку и выбрал сучок. 

Я безгранично ироничный,
Со мной враждуй или дружи,
Шути в компании приличной,
Но ушки вострыми держи.

Я жизнь превратностью пытаю,
На мне изнанкою — колпак,
И так порою отругаю —
Что сроду не похвалят так.

На мне попробуй оттянуться,
Дороже выйдет лишь себе.
И не успеешь оглянуться —
Колпак дурацкий на тебе!

Кого я только не фефёлил,
Кого не ставил я впросак!   
С учителей в начальной школе,
До академиков, никак. 

Одна задумка под вопросом
В делах, что выше головы,
Ведь смерть я не оставлю с носом —
Она безносая, увы.

Зато я очень ироничный,
Со мной враждуй или дружи,
Шути в компании приличной,
Но ушки вострыми держи. 

Был я и черствым, и грубым,
Нынче — кисель я и квас.
Не был вовек однолюбом:
Вдруг — я люблю только Вас.

Ваши глаза — мне порукой,
Ваши слова — мне ценой.
Был я акулой и щукой —
Стал серебристой плотвой.

Стал мельтешить и метаться:
О, боже правый! Ты где?
Уж не на адской ли, братцы,
Прыгаю сковороде?

Что же со мной приключилось
В омуте Ваших ночей?
Как же, скажите на милость,
Взмыть из капрона ячей?

Видно, пропал я навеки,
Видно, пришла мне пора...
Весь капитал в человеке —
То, что в нём есть от добра.

Был я и черствым, и грубым,
Больше мне им не бывать.
Не был вовек однолюбом:
Значит, пора привыкать. 

Иль трезвым в дым, иль в меру пьяным,
Тупым, иль жадным до идей,
Гераклом или Д`Артаньяном,
Примерным или хулиганом —
Мужчина должен быть желанным,
Иначе вымрет род людей. 

Сибирские морозы не пустяк,
И с ними тяжело определиться,  
Но, шутят, настоящий сибиряк —
Тот, кто зимою шубы не боится.

А мы в мороз жалели мелких птах,
И цеховую дверь приоткрывали:
Погреться к нам на электрощитах,
Бывалоче, синички залетали.

Мы их, шутя, манили в свой уют,
Насыпав горстью семечек в тарелку,
И любовались, как они клюют,
Глазенками устроив перестрелку.

И нас потом, когда мороз утих 
(Я в синей куртке шел из раздевалки),
Синички принимали за своих
И весело играли в догонялки. 

Посвящается советским солдатам, павшим в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.

Память войны — это большее, чем ордена.
Ей и в прошедшем и в будущем жить, не спеша.
Помнишь? В минуту молчанья звенела струна —
Чья-то зовущая, чья-то живая душа?!

— Кто меня спросит, какая мне в жизни цена?
Кто мне ответит, когда я закрою глаза?
В поле еще громыхает боями война.
В небе горит-догорает ночная гроза.

Время созревшего хлеба. Пора убирать.
Время уснувшей воды молодого пруда.
Кто ж меня знал, что я так не хочу умирать?
Кто ж меня знал, что я выстою здесь навсегда?

Я научился на пули не вскидывать взгляд.
Я научился, как молния, бить наповал.
Что ж из того, что я жив, как полвека назад?
Что ж из того, что я смерти своей не узнал? 

Шуршанье клюшек и коньков,
И шайбы стук на льду коробки.
Танцуя, снег на белой тропке,
Скрывает ямочки следов.

А мы с тобою после сна,
Не оторвёмся от подушки:
В твоей душе - моя весна,
В моей душе — твои веснушки. 

Геннадий Зюганов — орловский орёл —
Он думским не друг попугаям.
Удар его крепок, могуч и тяжёл.
Дадим же отпор вражьим стаям!

Мы русский народ. Начеку наша рать.
Война подползла тихой сапой.
Но всё ж веселей за орла умирать,
Чем жить под заморскою лапой.

Вороньи повадки. Несытая страсть
Охочих до русского тела.
Взирает сквозь пальцы продажная власть
На то, что впредел надоело.

Земля будто в дымке с большой высоты:
Пожары, поборы, потравы.
Ославлены наши былые мечты
Позором разбитой державы.

Так рей же всё выше, российский орёл,
Над нашим счастливым прищуром.
Надёжную силу ты в нас приобрёл
В раздумье тревожном и хмуром. 

Эти женские мечты! Не бывало грациозней!
Эти платья, пояса, безделушки и цветы!
Я сегодня к чудесам отношусь религиозней,
Но, в душе я страшный враг этой дамской ерунды:

Мне мила фигура та, о которой ты мечтала,
О которой день и ночь не устанешь повторять.
Но каким бы я ни стал, и какой бы ты ни стала
Всё ж о той, какая есть, буду с грустью вспоминать.

О чём задумалась, березка молодая?
Какой молодчик поведёт тебя к венцу?
Наряды осени рукой перебирая,
Фату желанную ты поднесла  к лицу.

В ней столько нежности и скромности заветной
Не дрогнет сердце, так увянет жаркий глаз.
Ты подросла не для печали безответной,
Ты для веселой, шумной жизни родилась.

Могучий кедр и крепкий дуб тебя смущают:
Два самых преданных любви богатыря.
И ночка звездная помочь не обещает,
И не подсказывает алая заря.

Один богат, другой могуч на удивленье.
Один поёт, другой деньгами шелестит,
И не пойму, кому отдашь ты предпочтенье,
И не пойму, кто в этой битве победит.

Какой жених тебе покажется милее?
Какой соперник поведёт тебя к венцу?
В наряде осени, стесняясь и робея,
Ты поднесла фату туманную к лицу. 

Я сегодня проснулся не в духе:
На дворе две недели дожди.
Скоро явятся белые мухи —
И хорошего больше не жди.

Под зонтами гуляют мамаши,
Ветер-школьник плетёт свою плеть.
Под ногами листва хуже каши.
Эх, не хочется даже смотреть!

Вербы тычутся в небо спросонок
С непонятной мечтой в голове.
Осень прыгнула, как лягушонок,
И притихла в густой синеве. 

Это ль не счастье? 
— Я современник двух веков!
В веке двадцатом 
юность осталась звонкая.
Бодрая зрелость 
прямо по жизни нас ведёт,
И перед бурей 
в страхе не мне сворачивать.
Сколько бы жребий 
ни обещал беспокойных лет,
Я не растрачу 
над головою сиянья звезд,

Не растеряю 
давшейся в руки вечности.

Из петли выходя, не радуйся напрасно.
Погибель, брат, не в кризисе твоя!
Ожившая змея не менее опасна,
Чем эта полудохлая змея.

В городе запахло ежевикой.
Мостовыми хлюпает весна,
В суете густой и многоликой 
Снежная нависла пелена.

Щурятся прохожие, неловки:
— Н`адолго ль такая недолг`а? —
Скромный дед стоит на остановке,
На ладони — крошки пирога.

Голуби взлетают и садятся,
С телогрейки стряхивая снег. 
Брать с ладони пищу не боятся.
Видно, он не злобный человек.

Поэты ищут Пушкина перо,
Хотят от пустословья панацеи.
Не знаю это ново иль старо,
Но Пушкин подобрал его в лицее. 

На полуночном челябинском вокзале
В промежутке отправленья поездов
Помнишь, голуби, как ангелы летали
Под шатром великолепных куполов?

Это раньше мы летели и спешили –
Голос диктора, напрасно не зови! –
Мы из термоса чаёк с тобою пили,
Говорили о дороге и любви.

И слова твои, как ангелы летали
Под шатрами белоснежных куполов
На полуночном челябинском вокзале
В промежутке меж движенья поездов…

Чтобы ласковее кромсало,
Чтобы в жизни верней везло,
С арки сочинского вокзала
Голубь капнул мне на чело.

С той поры мне везло вплотную.
Ну, а главное, чем горжусь:
Подготовку пройдя такую,
Монументом стать не боюсь! 

Подражание поэтам Серебряного века 


Это было на старом вокзале,
Где весной продают лимонад.
Вы с цветами кого-то встречали
И случайно поймали мой взгляд.

Сколько было в Вас неги и света,
Средь мельканья обыденных лиц.
Всё мне в сумерках чудится это,
Всё колышутся тени ресниц...

И туманно струятся запястья,
Темно-русая вьётся спираль.
Всё мне видится близкое счастье,
Всё волнует восторг и печаль.

День погас, как волшебная пьеса.
Вы ушли, свою тайну храня.
И стучали колёса экспресса,
Унося в неизвестность меня. 

1
Неужели в самом деле
Наша осень близится?
Меня милка на постели
Довела до кризиса.

2
Ты не радуйся жена:
Кризис наш дошёл до дна.
У него такая прыть —
Сразу начал яму рыть!

3
Вот и осень, вот и осень,
Вот и долгая зима.
Сколько долларов ни косим —
Грош им красная цена.

4
Антикризисные меры
Ни к чему не привели:
Лишь морковку на знамёна
Понапрасну извели.

5
Едем, милая, за реку —
Тоже кризис там один
Из дыры полез в прореху
Наш российский гражданин!

6
Холощеному бычку
Телки смотрят на живот.
Пережил бедняга кризис.
Оживет? Не оживет?

7
Нынче шьют такие джинсы:
Моде кризисной верны.
Городское населенье —
Как наделало в штаны.

Какой-то вдруг неясный глюк 
Со зреньем приключился.
Я проводил эксперимент
И выявил закон:

На небо в окна поглядел, 
Как будто помолился.
А телевизор посмотрел,
Как будто съел лимон! 

Не раз говорили сургутским поэтам:
"Какие там чувства! Довольно об этом.
Писать о нефтяниках надо, друзья."
И вот наготове поэт с трафаретом,
И "в тему" вползает его колея.

Растерзаны в клочья учебные книжки,
Дотошно расспрошены "дяди", "братишки"
Расхожие басенки пущены в ход
Рифмуются вмиг манифольды и вышки,
И "волны тайги" над "морями болот".

Один мой приятель всё пел "магистрали"
"В конторе" за это его привечали!
Куда ни поедет, куда ни пойдёт,
(А чаще за водкой его посылали)
Домой не тропинкою — "трассой"! — придёт.

Потом наступила в мозгах перестройка
Поэт перестроился чётко и бойко,
Но водка печёнку совсем сожрала,
Он пел демократию менее стойко
И "трасса" в могилу его завела.

Так что же, что нефти в Сибири, как грязи?
Да, сам я работал в "Сургутнефегазе":
Теперь воспевать самого лишь себя?
Шофер, непременно пиши о КамАЗе!
Печник, выступай, лишь о печке трубя!

Начальники тугонько соображают.
Пельмени сибирские все уважают,
А песни? Вне леса известны ли мы?
Чиновники творчеству чем помогают
Во славу всесильной сугутской зимы?

Да, брэнд — это модно, да, лэйбл — это круто,
Но что означает поэт из Сургута?
Кто сделать помог из него короля?
Ешимов, Антохин, Никулин, как будто
Поэтов таких и не знала земля!

В Сибири прижились они неудачно.
Приходится мыслить, увы, однозначно:
Для мира Сургут — это нефть или газ.
Достойно творим или лжём неудачно —
Поэт-сургутянин, обидно за Вас.

Ни с Бродским, ни с Пушкиным Вас не равняют.
Обидно! Завидовать Вам не желают
Поэт из Тамбова, поэт из Москвы.
Писать о нефтяниках? Кто ж запрещает!
Но пишется, братцы, печально, увы!

В религии есть доброго немало:
Призыв к добру, к сердечности людской.
Но всю-то жизнь она меня смущала
Своей предельной рабскою тоской,

Стремленьем разум довести до точки,
Стремленьем взять на веру, на испуг.
О, эти воровские ангелочки,
Спасающие чью-то ловкость рук,

О, золотые ризы и оклады!
О, качества того же купола!
Глаза мои всё это видеть рады,
Но в золоте не есть ли царство зла?

Завет и власть — одной вершины скосы.
А кто над ними? С неба ли упал?
Нет. Находить ответы на вопросы
Священникам я не препоручал.

Не думал посылать запроса в Думу,
И к президенту в блоге не писал.
И без того действительность угрюма,
И ясно мне, какой грядёт финал. 

Пристрастнее к весёлому безбожью,
Из всех субстанций выбирая твердь,
Я не хочу религиозной ложью
Преувеличить собственную смерть.

Я тот, кто ждёт. И это не случайно.
Таких как я чем больше, тем верней.
И в этом есть вся радостная тайна
Моих прошедших и грядущих дней.  

Так уж устроено в нашей природе:
Золото Бога во всём превосходит.
Золото морем бесстрашно шагает.
Золото горы передвигает.

Золото пыжится в слабой натуре:
Зверь узнаётся по собственной шкуре.
Хуже чертей продавцы и торговцы.
Мы перед ними — робкие овцы.

Вот они льстят, не жалея усилий,
Лишь бы мы что-нибудь с вами купили!
Вывернут душу они перед нами,
Лишь бы скорее расстались с деньгами!

Мы установим на золото сети,
Мы уничтожим все деньги на свете —
Снова из бездны они возникают.
Уничтожителей уничтожают.

Снова годны за владычество биться —
Как мне не хочется с этим смириться!
Скверно устроено в нашей природе:
Золото бога во всём превосходит. 

Бомж на улице встал на крыльцо,
Исподлобья взглянул виновато
И на миг показалось лицо
Так похоже на старшего брата.

Те же волосы в мелких кудрях,
Та же синь в отуманенном взоре.
Брат, откуда ты в этих краях?
Брат, какое грызет тебя горе?

Брат, одумайся, милый мой брат!
Как же вышло себя изувечить?
Уж о доблести нет больше речи,
О ненужности люди твердят!

Что трясешь ты седой головой,
Ругань подлую тихо бормочешь?
Перед кем оправдаться ты хочешь?
Перед этой ли властью кривой?

Не она ли смеётся  в лицо,
Ждет, что бросимся мы — брат на брата?
Бомж растерянный встал на крыльцо,
Исподлобья глядит виновато

1. 
В начале партии стоял великий Ленин, 
В ней силы добрые накапливала Русь.
От царских тюрем на победные ступени 
Она вела светло и гордо наш союз.

С ней Сталин выстроил всесильную державу,
С ней был повержен ненавистный всем фашизм,
И первым в мире по заслуженному праву
В просторы космоса шагнул социализм.

Припев:
Пусть очи карие горят и голубые, 
Интернационалу мы верны всегда.
Коммунистическая партия России — 
Единство мудрости, науки и труда. 

2. 
Да, тучи мрачные не исчезают скоро: 
Ряды их грозные по-прежнему встают —
Мы в оппозиции к бесчестью и позору,
В который ввержены предательством иуд.

Припев:

З. 
Победный порох еще будет нам отмерен.
Октябрь Великий возвращается опять.
Как и вначале с нами Сталин, с нами Ленин — 
На все века России мужество и стать.

Припев:

Ворона с Чайкою однажды повстречалась
В уютном дворике на крыше гаража.
Они у бака для отходов пробавлялись,
Но благородно, без попыток дележа.
Тут можно зоб набить едой одномоментно.
Ворона так вела себя интеллигентно,
Что даже клюв протёрла носовым платком,
Пред тем как бодро расклевать конфетный ком.
Она в гламурные компании входила
И с белой Чайкою на равных говорила.
Беседа светская у них пошла на лад
О том, что люди уважают и едят.
— Мне очень жаль, — промолвила Ворона, —
Но в обороте у людей полно картона.
И этот, как его... ну... по-ли-э-ти-лен
Совсем невкусен, прежней прелести взамен,
К примеру, даже мешковине и рогоже. 
— А я, признаюсь, не люблю людишек тоже, 
За то, что к пенью птиц у них почтенья нет, —
Ворчала Чайка. — Абсолютно не секрет,
Что лишь салат у них в почёте "Оливье".
В застолье каждом на столе, посередине, —
Ворона каркала. — Стоп! Лёгки на помине,
Подходят люди. Говорят о Соловье...
Наверно, есть хотят, и как бы нас не съели.
А ну-ка, ну-ка! Полетели-полетели...

Мораль из басни выводите люди сами:
Где Соловьи с их золотыми голосами,
И где Ворон и Чаек признанный маршрут!
Кого прикармливаем, те нам и поют. 

Медведь, позвав гостей на день рожденья,
Решил устроить маленький банкет.
Там было всё: от маринадов до варенья.
Меню изысканней не видел свет. 
Омары, устрицы, креветки и лангусты,
Грибы из Франции, из Чили воз капусты,
Рулет из мяса кенгуру и крем-брюле.
Лишь банки мёда не стояло на столе.  
Спросил Медведя удивлённый серый Волк:
— Ты, Миша, верно, в сладком знаешь толк
И славной пасекой владеешь не одной,
Но как без мёда ты обходишься, родной?
— Я, братец, рад, коль гости мёд похвалят, 
Да очень больно пчелы жалят! — 
Так отвечал ему хозяин деловой.
Потом Медвель порылся в шкафе
И показал набор из фотографий,
Где он предстал друзьям с опухшей головой,
Искусан пчёлами. Едва-едва живой.
Потанцевали звери, в дружбе поклялись,
Но... недовольные Медведем разошлись,
И сам Медведь остался хмурым.
Не мог он справиться с обычным дымокуром.
И для желаннейших гостей достать медку...

Вот так крестьянин наш, не лёжа на боку,
Свои проводит дни, а всё ж законный мёд
Хранит на пасеке. Заморский ест компот. 

Бил барабан и музыка звучала,
От яств на площади ломился общий стол.
Коза нарядная на праздник поспешала,
Навстречу ей шёл за город Осёл.
— Вернись, мой друг! Что потерял ты в поле? —
Взволнованно промекала Коза.
— Ведь праздник на дворе! По доброй воле
Куда же, глупый, ты летишь во все глаза?
— Послушай, Козочка, тут у меня ума хватило
Хозяйки розы съесть, не уколовшись о шипы.
Когда б ей то в улыбку было!
Но у неё обычаи грубы,
Боюсь, хозяюшка попросит муженька
Своей дубинкой мне намять бока.
А посему — исчезну поздорову!
Вот, время выйдет, гнев уляжется её,
И ворочусь. Даю торжественное слово. —
Осёл так веско мненье высказал своё.

Мораль же басенки проста и однозначна.
Когда мошенник облапошит вас удачно,
Не будет ждать он наказанья в тот же час.
Подальше спрячется куда-нибудь от вас. 

На флейте музыкант у озера играл,
И рыбам говорил: "Пожалуйста, спляшите!
Я милой показать ваш танец обещал.
Под музыку мою хоть хвостиком махните!"
Из кожи лез, просил танцоров наш флейтист,
Но рыбам просьба та смешною показалась.
И ни одна из них плеснуть не попыталась -
Наоборот, ушли как можно глубже вниз.
 
А рядом рыбаки закидывали сеть,
И на песчаный брег так дружно потянули,
Что благородных рыб достать не преминули.
Как начали они хвостами-то вертеть!
Как начали прыжки, флейтиста умоляя:
"Спаси нас, дорогой, брось в озеро скорей!"
Но он ушел, мольбам цены не придавая,
С любимой, обнявшись, и с флейтою своей.

Угрюмой осенью Медведя встретил Волк.
Огромной пастью щёлк, да щёлк –
Зол на весь свет – уж три недели без мясного.
- Здорово, Мишенька! - Здорово!
Ну, как живёшь? – Эх, Миша, это ль жизнь? -
Беда, куда ни повернись,
Ужасным голодом грозит со всех сторон.
Ну, хоть бы приняли закон
Волков заслуженных на пенсию отправить.
Я стар и слаб, к чему лукавить.
Уж для охоты не осталося зубов:
Не то, чтобы овцу, ягненка,
Не задавить мне и цыпленка.
Признаться стыдно, а … не брезгаю грибов!
И, будь то в воле нашей,
Докоротал бы век за манной кашей. –
Так шамкал старый, поседелый в горе тать.
- Браток! – изрек Медведь, - Ты должен понимать –
У власти нашей без тебя забот немало:
Террор, бушуя  где попало,
Реформы дельной заморочить не дает.
Какая пенсия! Спасибо - цел живот!   
Но ты не унывай. Тоска вредит здоровью.
Не злись на мир.
Вот, я вокруг смотрю с любовью,
И скромно на зиму накапливаю жир. –
На этом слове разошлись мои друзья:
Волк потрусил на тщетную охоту,
Медведь – к себе. Его ждала семья
Вокруг заветной бочки мёду.
Там он рассказывал жене и медвежатам,
Как ловко он ещё бочонок спрятал.
 
Мораль сей басни вряд ли устареет:
Кто сыт – голодного не разумеет.


 

В лесу решили провести Олимпиаду.
Чтоб удивить весь мир, придумать было надо
В июле зимние все игры провести!
(У глупых, истинно, рассудок не в чести.)
Но тут Лиса и Волк признаться были рады,
Вмиг подписались на казённые подряды: 
– Построим в срок лыжню, каток и санный путь,
С размахом дело поведём, не как-нибудь.
У нас в полгода встанут рукотворны горы,
Каких не видывали в Греции самой!
Деньжищ ухлопали – напрасны разговоры,
Никто не знает цифры верной и прямой,
Но Волк с Лисой разбогатели среди дня
В тени сиянья олимпийского огня,
Так аккуратно, что вошли в миллионеры,
Тому в истории немалые примеры.
Зато, когда Олимпиада началась,
То сразу вылезли два явных недостатка:
Как ни потели: вместо снега – всюду грязь,
А чемпионов не сыскалось и десятка.
Оно понятно: чтобы вырос чемпион,
Его должны бы, вроде, пестовать всем лесом,
А лес, сражённый меркантильным интересом,
Был лишь блистательною стройкой увлечён.

Мораль сей басенки отмечу в двух словах
Беда, когда в лесу властители с приветом.
Оно, хоть принято готовить сани летом,
Но ведь никто не ездит летом на санях!

Медведь купил шуруповерт.
Он был всегда в поступках тверд 
И, как положено, сторонник инноваций
(Оно, понятно — власти грех сопротивляться!).
Топтыгин шел и сам себя хвалил: 
"Какую ценность я купил!"
Его услышала слова
Подслеповатая Сова
И закричала: "Ай, Медведь! 
Не поступай так больше впредь.
Уж лучше б ты для красоты
Купил медведихе цветы. 
Вот это было бы не глупо. 
Подумай сам, в лесу нет ни шурупа!" 

Мораль сей басни понимайте, люди, сами.
И не медвежьими мозгами!

Комар Снежинку пригласил на вечеринку:
- Пойдем, любезная, там будут танцевать!
А у тебя такие грация и стать - 
Уверен, каждому покажутся в новинку. 
Там будут принцы, олигархи, с ними ты,
Я верю, будешь королевой красоты!
Снежинка тут же без раздумья согласилась.
В наряде беленьком и туфельках хрустальных 
Она пошла. И что же с нею приключилось?
Кто мог подумать о последствиях печальных?
Снежинка с принцем на балкон не выбегала, 
И в холодильник олигарха не попала.
Она в блистательной компании такой
За час растаяла, став комнатной водой.
А что Комар? Не думай дурно о соседе.
Он просидел весь вечер за ухом медведя
И про Снежинку окончательно забыл,
Когда медведь его чуть лапой не убил.

Мораль сей басни исключительно стара:
- Снежинка, глупая, не слушай Комара!

В большом хозяйстве жили два Козла.
Послал Крестьянин их однажды за границу
Цивилизации маленько научиться,
Чтоб жизнь сарая современнее была.
Козлы слетали в Дрезден, Лондон и Париж,
На супермаркеты, бутики и базары,
И вскоре поняли в чём роскошь и престиж:
Вопрос культуры есть вопрос приличной тары.
Коробок, банок и кульков изготовленье
Сообразили как наладить во мгновенье.
Отныне будем на пластмассе есть и пить,
И даже воду в расфасовке завозить
По литру, два и полтора, и три, и пять,
Чтоб экономить и зазря не проливать.
А не подумали Козлы лишь об одном:
Что делать с пластиком оставшимся потом?
И куча мусора от самого сарая
Росла и ширилась, лужайку погребая,
Потом нечаянно зашла на огород,
Гряды засыпала, колодец завалила,
В раздольном поле горный кряж изобразила.
Слова Крестьянина предельно были злы:
«Что ж вы наделали, проклятые Козлы!
От этой вашей инновации культурной
Благоуханный рай предстал вонючей урной.   
Куда ни ступишь: там коробка, там пакет.
Цивилизации как не было, так нет.
Но если раньше перегной шёл в удобренье,
То эта гадость не сгниёт за поколенья!»

Мораль сей басни в двух словах я передам: 
Не доверяйте инновации Козлам.

Пчела дружить надумала с Осой.
Оса как друг семьи вошла в пчелиный рой,
И состязанье в шутку предложила:
"Давайте, милая, устроим с Вами бой,
Посмотрим, чья надежней сила!"
Они взлетели — дивные дела! — 
Резвятся, вьются, друг на друга нападают,
Небесный поединок развивают.
Но Пчелка раз кольнула невпопад, 
И... умерла, закончив гон по лугу.
У мстительной Осы давно весь вышел яд —
Она все жалит мертвую подругу,
С натурой злобною не справится никак.
С тех самых пор Оса о дружбе не мечтает
И улей стороною облетает.

Мораль же басенки проста:
Хотя в почете красота,
Не стоит выбирать друзей
По мерке талии своей. 

В лесу, где был у власти Воробей,
Реформы проводили крокодилы.
Не то, что бедных птичек и зверей
Реально доводили до могилы.

Не то, что права слова лишены,
Не то, что недостаточно свободы,
Но вымерли удавы и слоны,
Козлы, макаки, выдры и удоды.

На кладбище — концерты, пенье, смех.
Для избранных, зато на всю округу!
Осел терпел, но взял на душу грех,
И тоже спел, скосившись на подругу. 

— И-а! И-а! — Какая благодать! 
Певцу немедля понесли букеты. 
Едва он их успел пережевать —
Как самого его смололи на котлеты.

— Причина в пасти хищника? Едва.
Там лишь слюна, да розовая пена! —
Под музыку лесного торжества
Кривлялася глумливая Гиена. 

Телевизионная лапша 
С Познером уж больно хороша. 

Правда, если публика стара, 
Для неё не так стряпня добра. 

Познер обожает молодых — 
Уши поприёмистей у них.

Страница озвучена композицией "Карусель".