Романтик с Мелик-Карамова*
(О творчестве Георгия Ешимова)
Я познакомился с Георгием Карожановичем в 1997 году на одном из этажей редакции «Сургутской трибуны», что по ул. Маяковского. Ешимов прислал стихи, среди которых обращали на себя внимание следующие строки:
Шмеля ошалевшего веткой
Спешишь отогнать от виска.
Вот так же июньским рассветом
За Бугом гудели войска...
(Погранполоса)
В строфах о начале Великой отечественной войны, о молодых защитниках Брестской крепости хорошо прочитывалась аллитерация, выразительное звуковое сравнение поражало точностью. Короче, стихи показались интересными и я позвонил автору.
Лысоватый человек среднего роста, одетый в мягкий, серый пиджак и светлую рубашку с галстуком, доброжелательно щурил весёлые карие глаза. Смуглое лицо с выразительными бровями, с чуть загнутым книзу носом и улыбчивыми губами делало его слегка похожим на молдаванина. Манера общения Георгия Карожановича была совершенно интеллигентской, поэтому разговор у нас получился краткий, деловой. Договорились, что будем встречаться на заседаниях литературного объединения «Северный огонёк». Позднее он принёс рукопись, которую мы прочли и обсудили. Ешимов часто приходил со свежими, чем-то необычными произведениями.
К моменту нашего знакомства город уже знал такие имена, как Николай Шамсутдинов, Пётр Суханов, Сергей Сметанин, Никон Сочихин, Дмитрий Сергеев. Все — поэты, члены Союза писателей России. Но покровительством городской администрации пользовались в основном первые двое, благодаря статусу выпускников Литературного института. Сергеев, историк по образованию, почти полностью занятый журналистикой, держался особняком. ЛИТО «Северный огонёк» посещали Сочихин, Сидоров и я. Ешимов органично влился в нашу компанию.
До первой небольшой книжки, вышедшей на следующий год, Георгий Карожанович напечатал стихотворения «Песня кипчака» и «Витязь» в альманахе «Эринтур» да одну вещь в газете «Вестник». Прежние поэтические опыты Ешимова выпали на молодость. Учась в ленинградском горном институте, он занимался в студии Александра Городницкого.
Что побудило его вновь загореться поэзией на шестом десятке, прожив на Севере больше двенадцати лет? Семьянин и владелец дачного участка, состоявшийся ученый — кандидат технических наук, патентовед, автор множества изобретений, Ешимов, казалось, был самодостаточен. Может быть, причина в том, что, как говорила критик Алла Цукор: «...Север даёт потрясающие переживания, глубокие и сильные». А может быть, что-то иное возвысило Георгия Карожановича к духовным поискам. Будучи весьма одарённым, этот человек имел за плечами опыт и геолога, и нефтяника, и автомобилиста. Он утверждал, что с детства заражён морской романтикой.
Вновь надену тельняшечку рваную
И, поскольку душе моря хочется,
Пусть сургутская Мелик-Карамова
Надо мной парусами всполощется...
(Сухопутный моряк)
Вероятно, Ешимова освежала атмосфера творческого общения, раскрывшаяся на «субботах» литературного объединения, которое в те времена собиралось при редакции «Северо-Сибирского регионального книжного издательства». По его собственному признанию, коллектив «Северного огонька» — то редкое место, где умеют обходиться без сплетен и интриг, никто никого не «подсиживает». Для его деликатной натуры это был просто клад.
Часто Георгий Карожанович приносил тонкую папочку белой бумаги. На листах была распечатана подборка новых стихотворений. Он молча подкладывал рукопись на стол, готовый к творческому обсуждению. Рукопись в четырёх-пяти экземплярах тут же разлеталась по столу, где сидели авторы.
Не все легко и сразу воспринимали чрезвычайную для рядового сургутянина информативную насыщенность ешимовских рукописей. Мало того, что он насыщал тексты производственной лексикой нефтяных промыслов и геологических изысканий, мало географической широты его кругосветных интересов, он ещё пускался в исторические дебри векового становления российской государственности. Его занимали времена всех войн, тевтоны, турки-сельджуки и татарские ханы, куликовское сражение и грюнвальдская битва, новые трактовки восхождения на престол Петра Первого и кончины императора Павла, судьбы Кутузова, Брусилова, Жукова, Сталина, и бесконечное множество других тем.
«На штык!» — суровым был Суворов:
Пехотный Апешронский полк
Бесшумно вражьи сняв дозоры,
Сорвал турецких флагов шёлк.
(«На штык!» — суровым был Суворов...)
Конечно, это контрастировало с любовной, домашней или огородно-дачной тематикой стихотворений для детей, которые приносили скромные поэтессы. Помню скептично поджатые губки одной из них: «Сергей Егорович, но я ничего не понимаю в его стихах!» Что делать, порой мы точно так же ничего не понимаем всей хитросплетённой диалектики любовного сюжета, расписанного на добрые четверть авторского листа. А сколько баллад и сонетов о любви публиковалось и публикуется только оттого, что в них многозначительно говорится о неуловимом?
Энциклопедическая широта планетарных интересов Георгия Карожановича не мешала ему временами выводить мелодичные, выразительные и образные интонации.
Вдоль России кольцо проводов и дорог,
И за солнцем спешит поездной говорок:
Выбивают колеса простые слова:
Благовещенск — Москва,
Благовещенск — Москва.
(Поезд «Благовещенск — Москва»)
Ешимов постепенно увлек часть «огоньковцев», они стали общаться теснее, встречались у него дома, на даче, наладили дружеские отношения с поселками сургутского района. На мой взгляд это было только на пользу всему объединению. Мы много выступали в школах и библиотеках города, устраивали и общегородские мероприятия. Литературно-поэтический вечер в малом зале ДК «Энергетик» собрал большую аудиторию. Было время, когда Ешимов вёл передачу «Сургутский патефон» городской телестудии «Анонс». В телевизионных передачах принимали участие желающие авторы «Северного огонька».
Объятья детских рук,
молочный чистый запах:
«Любимый мой, родной,
не покидай меня!»
Но вновь дела зовут на Север и на Запад,
И снова кони ржут, и удила звенят.
(Зов)
Двадцать пять коротких произведений составили первую книжку Ешимова «Зов» иллюстрированную В. Довганом и отпечатанную в Сургутской городской типографии. Брошюра в мягкой обложке приятного зелёного цвета, карманного формата.
На следующий год четыре стихотворения обнародованы в еженедельнике «Литературная Россия». Появились подборки в газете «Нефть Приобья» и других. Заметил Георгия Карожановича и главный редактор газеты «Тюмень Литературная» Николай Денисов, представивший читателю его стихотворение «Витязь». Вторая и третья книги Ешимова вышли в 2000 году. Время настолько насыщенное событиями, что с трудом вспоминаю работу над редактированием его «Дикой вишни». Её, как и «Яблочный спас», издало Литературное агентство «Московский Парнас». Предисловия к обеим написал Леонид Ханбеков, с которым сразу установились прочные отношения.
Помню стихотворение «Ледоход» с неожиданно символической концовкой, обещающей исчезновение житейских горестей вместе с уплывающими в половодье льдинами:
Народ в порту взволнованно шумит,
Свои заботы в море провожая,
И строг природы возрождённый вид,
И дышит речка, быстро оживая.
На дальнем берегу рябеет лес —
Прокуренными кажется усами...
И уплывают беды в синь небес —
Примерзшие ко льду, как чьи-то сани...
Бывало, задумаешься, что кроме творческой работы над стихами связывало нас, таких разных по возрасту, предпочтениям, убеждениям, интеллекту, мечтам? Ведь порой кроме зыбкого ощущения реализации себя как писателя, никакой платы мы за этот великий и самоотверженный труд не получали. Неужели нас сводило чувство социального сиротства, исподволь задевающее каждого: Север, вековая оторванность от «Большой земли»? Нет, точнее всё-таки назвать это чувством товарищества.
Насколько помню, излишества, пьянство, даже курение, как-то непроизвольно выталкивались из круга интересов. У членов «Северного огонька» привился своеобразный шероховатый, но беззлобный литературный юмор. Случайные посетители, которым не возбранялось присутствовать на встречах, обычно с большим интересом относились к происходящему. Но специфика пристрастного «буквоедства» нравилась далеко не всем. Оставались те, кого сплачивала потребность постоянного творческого роста. Оно и понятно, ведь всякий рост связан порой с не самыми приятными, даже, возможно, мучительными переживаниями. Их бывает трудно осилить в одиночку. А сообща болезнь роста воспринимается незаметно и преодолевается легче.
Георгий Карожанович на наших глазах стремительно превращался в известного югорского литератора. В 2002-м году его уже приняли в члены Ханты-Мансийской писательской организации. К этому времени в Москве вышли книжки «Открытые проливы», «Влюблённая Югра» и «Триумфальные арки». Кроме того, он постоянно приносил самиздатовские версии подборок, посвященных то Дню Победы, то пушкинскому юбилею, сделанные в двух-трёх экземплярах. Эти брошюрки мастерились, чтобы прочесть их вслух и подарить кому-нибудь.
Разумеется, Ешимов чувствовал, что его широкомасштабная поэтика вступает в противоречие с характером лирики большинства сургутских начинающих лириков. Иногда его творческие замечания носили мягкий, но несколько безапелляционный характер, это наталкивалось на непонимание. По высказыванию Георгия Карожановича «один раз покривив душой, можно многое потерять». Поэтому при обсуждении стихотворений на заседаниях клуба он порой воздерживался от детальных рецензий. Со временем замечания Георгия Карожановича делались ближе к индивидуальным свойствам каждого. Неутомимая деятельность приносила весомые плоды. Однажды я увидел, что предлагая изменения в произведения одной из поэтесс, он отметил без исключения все моменты, пришедшие в голову и мне. Подумалось: душа не будет болеть за «Северный огонёк», если оставить его на Ешимова.
Сургут не был обделен вниманием писательской организации, из столицы периодически приезжали известные поэты Анатолий Парпара, Юрий Кузнецов, несколько раз приезжал главный редактор «Литературной России» Вячеслав Огрызко. Но отношение серьёзной литературной критики к Сургуту оставалось противоречивым. Нашим стихам уделяли целые страницы и развороты в центральной прессе и в то же время заявляли, что в Сургуте нет поэтов.
Понятно, рассчитывать на успех среди всероссийской аудитории авторам Нефтяного Приобья не приходилось. Возможно из-за этого в творчестве Георгия Карожановича возникали нотки отрешенности:
Я сижу на станции «Юность Комсомольская»,
А вагон мой фирменный ждет и ждет меня...
(Юность Комсомольская)
Но томики Ешимова, хотя и скупыми тиражами в несколько сотен экземпляров, продолжали появляться («Купальские венки», «Ночной разговор» и другие), он принимал участие в составлении литературных сборников. В 2004-м году это «Бульвар писателей», затем литературно-художественный альманах «Эринтур», альманах «Сургут» и другие.
В 2006-м году вышла книга «Обитель души» (избранные стихотворения). Автор сознательно сгруппировал произведения по циклам, чтобы облегчить восприятие по-прежнему весьма содержательной лирики. На мой взгляд самым удачным оказался цикл «Запахи детства». В него вошли стихи «Кедр», Тополь и березка», «Речки» бесхитростные и светлые.
Лилий цветущих
белы и туги паруса,
Яхонты блещут —
кувшинок рассветных роса.
Омуты тянут нырнуть —
их таинственна тьма,
Плесы просторные
сводят мальчишек с ума.
(Речки)
Ешимов не знал возраста, стихи его становились всё живее, с упругой мелодикой и смелыми рифмами.
Пока они золото делят
Мы ищем его для страны
И верим, как добрая челядь,
Что кончится час Сатаны.
(Новые и старые)
После моего отъезда он возглавил литературное объединение и с успехом вёл заседания. Был частым гостем в Геронтологическом центре, в поселке Федоровский. При Ешимове выходили новые книжки Олега Никулина, Александры Лазаревой и Людмилы Премудрых, сам он выпустил в твёрдой обложке «Югорские строфы», много трудился над сборником «Медведица-Югра», оказавшимся его последней книгой. У Георгия Карожановича обнаружилась неизлечимая болезнь кишечника. Она за год свела его в могилу, несмотря на активное лечение самыми современными средствами. Вспоминаю последний телефонный разговор с ним, его бодрый, несмотря на серьёзное положение, голос, уверенный отказ от предложения приехать в Санкт-Петербург для обследования. Он, видимо, знал — никакое обследование уже не поможет.
С именем Георгия Карожановича Ешимова у большинства горожан связано только самое доброе. Наверное, пора обсудить вопрос о том, чтобы присвоить ему звание Почетного сургутянина. Столько пользы для экономики и культурной жизни Сургута, сколько он, не принёс никто из знакомых мне людей.
*Мелик-Карамова — улица названная в честь первооткрывателя сургутской нефти — знатного бурового мастера Николая Борисовича Мелик-Карамова.
Стихотворения
Георгия Карожановича Ешимова
Открытие
Пожертвуйте
позой надменной:
Закладку
рукой теребя,
По
листику в день, постепенно
Откройте
меня для себя.
И
пусть от ошибки хранит вас
Мелодий
услышанных дух…
Откройте
мой пыл и ранимость,
И
к вам я – влюбленный – приду
По
ветхозаветной дороге,
Потертою
лирой звеня,
И
стану на вашем пороге –
Откройте
себя для меня.
Братья
В
Ровно – средний,
Младший
– в Павлодаре,
Старшему
– приобские края...
Разметала
удаль молодая,
Разлетелась
дружная семья.
В
майский праздник
Не
грусти, тальянка,
И
про одиночество не пой,
Собирала
мать их – полтавчанка
На
пирог на именинный свой.
Прилетали
соколы напиться –
Веселились
песнями уста...
Вдруг,
откуда ни возьмись, границы,
Визы,
разрешенья, паспорта...
Отменили
чартерные рейсы,
На
таможнях – «шмон» по два часа...
Не
гудят заржавленные рельсы,
Не
звучат внучаток голоса.
Не
дожди, не грозовую тучу,
Не
бутылку зелена вина,
Проклиная
Ельцина и Кучму,
Плачет
мать в Чернигове.
Одна.
1998
г.
Ностальгия
Ах,
уж этот Питер
с
жигулёвским пивом,
Русская
Бавария
через
каждый дом,
Возле
входа в Горный –
греческое
диво:
Прозерпину
в воду
тащит
Посейдон.
Помнишь
общежитие
в
розовом берете?
На
Наличной улице
угол-гастроном?
Ты
тогда мечтала
о
другой планете,
Я
с тобою еле-еле
был
знаком.
Помнишь
турпоходы
в
Саблино, в пещеры:
Жесткая
штормовка,
нежная
рука?
Со
сгущенкой сладкой
чай
казался серым,
Мрачные
вплывали
в душу
облака.
Отложи
вязанье,
милая,
скорее,
Запахом
варенья
юность
оживёт...
Помнишь,
я дежурил
в
звездной галерее -
Ты
тогда "по партии"
не
сдала зачет?
Шпиль
Адмиралтейства
и
колонны-ростры...
Проводили
праздники –
сладко
вспоминать.
Утонул
навеки
в нас Васильев
остров,
И
Невы под солнцем
голубая
прядь.
Грянул
распоследний
факультетский
литер:
Разлетелись
птахи
по
стране – лови!
Ах,
уж этот Питер,
прибалтийский
Питер, –
Юности
подарок,
колыбель
любви.
Таллинн
В
тихом парке Кадриорге
Собираются
русалки,
Голосов
игривый шелест
Обаятелен
и чист.
Им,
над волнами взметаясь,
Плача,
подпевают чайки.
Дирижером
хору служит
Старый
Томас – трубочист.
Знаешь,
Вайке, в Старый город
За
тобой и я летаю:
Мимо
ратуши высокой,
Над
коньками красных крыш…
Рядом
с Томасом со шпиля
Я
стихи тебе читаю,
Но
горька твоя улыбка,
Ты
– печальная – молчишь.
Павлодар
Он
немного успел,
тот
чухонец курносый с косицей,
Император
российский
и
страстный в душе янычар,
Но
указом его
казаков
прииртышских станицу
Нарекли
городком...
и
встречает гостей – Павлодар!
Оседлавший
простор
за
мелькнувшую,
в
общем треть века,
И
дома, и дворцы,
и деревья в
садах подросли.
Но
распахана степь,
как нагайкой спина
человека,
И
заводы дымят,
как
эскадры большой корабли.
В
нём всё больше примет
от
восточного давнего мира...
Лучше
жил бы в России,
как
в роте послушный солдат...
Но
мне спать не даёт
его
старых цехов аритмия:
Павлодар,
Павлодар,
Павлодар,
Павлодар...
Перед
наступленьем
Царь
на фронте
да
с иконой
Приснодевы
золочёной,
«Солдатушки-ребятушки»
-
Нам во
здравье
говорил.
Мушкетёры-гренадёры
Красноморды
и матёры,
Батюшке-царю
молились
Сколько
было сил.
Конно
царь,
в
руках икона,
Мы
– коленопреклонённы,
Шапки
– сняты,
сабли
сбоку,
Будто
дети пред отцом.
Свита
царская на конях,
Лик
суровый на иконе,
Да
оклад её сияет
Золотым
венцом.
Едет
царь,
а
сердце бьётся,
Душа
грешная трясётся,
Мы
за батюшку готовы
Сгинуть,
за царя!
Все
свои приложим силы,
Поведи
нас в бой, Брусилов!
Царь
на фронте
да
с иконой!
Зрим
её не зря!
На
поле Куликовом
…Князья
молились в лавре перед боем –
К
архистратигам было их реченье…
Укрыла
роща воинство земное,
И
не придал Мамай дубам значенья.
– Дозорный,
что там?
– Левый
отступает,
Сторожевой
разбит, Большой – махает,
Косожьи
шапки перебороняют –
Повсюду
только лисьи малахаи...
Остатки
наших гаснут, аки свечи…
– Теперь
пора! Русь, оживай святая!..
Из
рощи выплеснулась на ворожьи плечи
Не
волчья ярость – сила неземная.
К
славянским побеждающим заветам
Мы
подошли с молитвой, с верой в Бога.
И
Божья милость нам была ответом…
И
легкою была домой дорога.
Погранполоса
Шмеля
ошалевшего веткой
Прогнать
не спеши от виска...
Вот
так же июньским рассветом
Гудели
за Бугом войска.
Мальчишки
из русской пехоты –
Винтовка
да скатки рубец –
Хоть
каждым четвертым из дотов,
Но
все же «закрыли» рубеж.
Их
били сноровисто, ходко,
К
Москве расчищая пути,
Из
танков прямою наводкой,
И
увещевали уйти.
Задраены
люки у дотов –
Не
слышно посула врагов…
Мальчишек
сожгли огнеметы
Потомков
арийских богов.
Никто
к ним щекой не приникнет,
Пустынна
погранполоса,
Не
кровь на траве – змляника,
Не
слезы на листьях – роса.
Ровесники
побед
Нынче
грянуло ей шестьдесят,
Стала
бабушкой мамка-Победа,
Но
у правнуков очи блестят:
«Расскажи
про Германию, деда!»
Он
в пехоте служил рядовым,
Трижды
ранен, имеет награды,
И
домой возвратился живым
Под
салютов цветных звездопады.
Про
Берлин и горящий рейхстаг
Он
расскажет, про мутную Шпрее,
Как
в Тиргартене – оберст в крестах –
Немец
выскочил… Дед был быстрее…
Они
слышали это уже,
Но
– мальцы, а, гляди, понимают:
Дед
на огненной снова меже, –
Молодеет,
когда вспоминает…
И
опять под рукой автомат,
Как
на штрассе той – Унтер-ден-Линден, –
А
в окне яркий девичий взгляд:
Ненавидящий?
Робкий?
–
Призывный…
Что
меж ними там произошло? –
Никому
не узнать, ну-тка, нишкни, -
Только
дед, воротившись в село,
Пятилетку
гулял, не женившись.
Телевизором
он раздобрел,
Двадцать
лет уже было Победе, –
Про
Берлин передачи смотрел
Неотрывно
на зависть соседям.
Рвался
съездить хоть раз в Трептов-парк,
А
колхоз на кого же оставить?
Той
весны неуёмный пожар
Жег
его совестливую память.
А
теперь лет уже шестьдесят
Пролетело.
И сын ли, дочурка, –
Юной
страсти святой результат,
Коли
был, постарел, – вот докука!
Кудри
гладит своих правнучат,
«Черноглазые…
– молвит с тоскою, –
Шестьдесят,
ты гляди, шестьдесят…»
И
качает седой головою.
А
за окнами снова скворцы
Тараторят
– пернатые веды,
И
горят золотые венцы
На
героях Великой Победы.
2005
г.
*
* *
Фетишизм
– иностранное слово,
Поклоненье
– надежней, добрей,
Обстоятельно
и не сурово,
Предпочтительнее
и мудрей.
Поклоняюсь
пилотке и пряжке,
Да
иконе – находке своей,
Домотканной
отцовской рубашке
С
ароматом кипчакских степей.
Пред
тобою, красивою слишком,
Преклоняюсь,
пред лоном твоим…
Пред
бегущим навстречу сынишкой –
Все
грядущее связано с ним.
Пред
живою раскидистой веткой
Наклонюсь,
манит пение птиц…
Поклоняюсь
обычаям предков,
Перед
Родиной – падаю ниц.
Зов
Объятья
детских рук,
молочный чистый
запах:
– Любимый
мой, родной,
не
покидай меня!
Рассветы
вновь зовут
На Север и на
Запад,
И
снова кони ржут,
и удила
звенят.
Повозки
и костры,
находки и потери,
А
дети подросли,
как
вдоль дорог трава,
Но
в сердце сохранить
мы
все-таки сумели
Тепло
их нежных рук
и жаркие
слова.
Законной
чередой
сменяет
лето осень,
Набатный
слышу звон
я
на закате дня, –
Меня
издалека
знакомый
голос просит:
– Любимый
мой, родной,
Не
покидай меня!
Запахи
детства
Каждый
из нас получает в наследство
Добрые
теплые запахи детства.
Ветер
откуда-то их принесет –
Сердце
прерывисто бьется и мрет.
Пахнет
деревней в кувшине сметана,
Чай
– самоваром, и речкою – ванна,
Пахнет
грозой после стирки белье,
Дедушкой
старое пахнет ружье.
Девочка
шкафчик откроет и ахнет:
«Мамою
ветхое платьице пахнет…»
Мальчик
на полочке леску найдет,
И
об отце потихоньку взгрустнет.
Как
бы хотелось назад возвратиться
В
детство, где можно скакать и кружиться,
С
мамой над увальнем-папой шутить,
С
папой смеяться и рыбу ловить.
Годы
уносятся – туч вереницы,
Запахов
детства листаю страницы.
Жаль,
что нельзя их надолго открыть –
Стянута
крепко прошедшего нить.
Речки
Тихие
речки
России
печальной моей,
Что
вам огромные волны
далеких морей?
Вам
заменяет русалок
ночной
хоровод
Крупные
брызги
штормами
вздымаемых вод
Лилий
цветущих
белы
и туги паруса,
Яхонты
блещут –
кувшинок
рассветных роса.
Омуты
тянут нырнуть –
их
таинственна тьма,
Плесы
просторные
сводят мальчишек с
ума.
Сухопутный
моряк
Я
осваивал новые улицы
В
городах и поселках отстроенных,
Словно
Шлиман над ними сутулился,
Над
моими воскресшими Троями…
И
деревьями скверы засаживал,
Под
газоны тропу перекапывал,
И
кострищ плодородною сажею
Дополнял
солонцовую рапу я.
И
тянула меня перемытая,
Штормовыми
ветрами просолена,
Даль,
и странствий печаль неизбытая,
Ко
скитаниям тяга бессонная.
Вновь
надену тельняшечку рваную
И,
поскольку душе моря хочется,
Пусть
сургутская Мелик-Карамова
Надо
мной парусами всполощется…
Новые
и старые
Мы
правили тексты уставов,
Сплетая
словесную нить,
И
снова твердили устало,
Кому
и зачем говорить.
Дельцы
зазубрили. Взлетели.
Исчезли
в межзвёздной дали,
Размножились
в радио, в теле...
И
к истине не снизошли.
От
них мы добра и не ждали,
За
что же нам вёдра хулы?
Раз
«новые» есть, мы – из «старых»,
Тянущих
ярмо, как волы.
Пока
они золото делят,
Мы
ищем его для страны,
И
верим, как добрая челядь,
Что
кончится час Сатаны.
Юность
комсомольская*
Памяти
А.П. Зубарева
Я
сижу на станции «Юность комсомольская»
В
жаркий полдень солнечный,
В
полдень выходной,
И
душа прохладою и свободой полнится,
Что
еще для праздника надо ей, родной?
С
нею нестареющей мы навек условимся,
Не
считать составами мчащие года,
И
сюда на станцию «Юность комсомольская»
Возвратиться
с песнею раз и навсегда.
Здесь
улыбкой светлою все цветет любимая,
Пробежала
доченька, скрылась за углом,
А
сынишка маленький ржавою машиною
Все
скрипит – катается под чужим окном.
Жду,
что соберутся все, вот сейчас опомнятся,
На
меня накинутся, радостно браня…
Я
сижу на станции «Юность комсомольская»,
А
вагон мой фирменный ждет и ждет
меня…
____________________________________________________
*
Железнодорожная станция между Тобольском и Сургутом.
